— Он назвал меня вором! — стиснув зубы, буркнул Михаил. — Он даже не спросил, виноват ли я, а просто стал требовать, чтобы я вернул украденное...
В его словах чувствовалась бесконечная горечь, и отец Валентин понял, что юноша возбужден почти до потери самообладания.
— К тебе были несправедливы, очень несправедливы, — сказал он, — но ты не имел права впадать в такое бешенство, и теперь последствия твоей необузданности всей тяжестью падут на тебя же. Вполне понятно, что граф возмущен твоим поведением. Отныне ты не можешь более рассчитывать на его покровительство, он не желает и слышать о тебе!
— Не желает? А все-таки он еще услышит обо мне.
— Что ты хочешь сказать этим? Уж не...
— Да, я отправлюсь к нему! Теперь он знает, что незаслуженно оскорбил меня, и должен взять свои слова обратно.
— Ты хочешь потребовать к ответу графа Штейнрюка? — с видом величайшего изумления воскликнул священник. — Что за нелепая мысль! Ты должен отказаться от нее!
— Нет! — сухо и холодно возразил Михаил.
— Михаил!
— Нет, ваше высокопреподобие, от этого я не откажусь, несмотря даже на ваше запрещение! Я спрошу графа, как он смел назвать меня вором!
Все мысли юноши вращались вокруг этого пункта, и словно каленым железом жгло его душу нанесенное оскорбление. Отец Валентин не знал, что делать, он чувствовал, что его власти недостаточно, чтобы смирить дикую жажду мести, которой был объят юноша, и это наполняло его страхом. Ведь если Михаил на самом деле осмелится потребовать графа к ответу, а граф попытается смирить «грубого, придурковатого парня», то может произойти непоправимое несчастье, которое необходимо предупредить какой угодно ценой.
— Я никогда не мог подумать, что мой голос настолько ничтожен в твоем мнении, — скорбно сказал священник. — Ну, в таком случае мне придется поговорить с тобой иначе! Прав ли был граф, или нет, но с твоей стороны было преступлением поднять на него руку. Ты не смеешь никогда — слышишь ли? — никогда подходить к нему с враждебными намерениями, потому что граф Штейнрюк стоит к тебе гораздо ближе, чем ты можешь думать!
— Ко мне? Граф Штейнрюк?
— Да. Я предпочел бы, чтобы до поры, до времени это продолжало оставаться тайной для тебя, но твое безумное поведение вынуждает меня открыть тебе уже сейчас эту тайну. Если бы ты напал на него, ты поразил бы... своего дедушку!
Михаил вздрогнул и впился в священника широко открытыми глазами.
— Моего дедушку? Так он...
— Отец твоей матери, да! Но ты не должен возлагать никаких надежд на эту родственную связь, потому что твоя мать была лишена наследства, отвергнута, из-за своего брака она была навсегда выброшена из семейного круга и оттого погибла!
Он замолчал и посмотрел на Михаила, который, видимо, переживал минуты величайшего волнения. Наконец юноша глухо сказал:
— А больше... больше вы мне... ничего не скажете?
— Нет, сын мой, в данный момент ничего! Это — тяжелая история, бесконечная цепь вины и несчастья, еще далекая от твоего понимания. Позднее, когда ты станешь старше, ты узнаешь все, а теперь удовольствуйся тем, что знаешь. Надеюсь, ты понимаешь, что особа графа Штейнрюка священна для тебя?
— Священна? Уж не потому ли, что он прогнал меня, как вора, со своего порога? Он знал, что он — дедушка мне, и все же так обошелся сомною! Ваше высокопреподобие, вам не следовало говорить мне об этом! Я ненавидел графа, потому что он был черств и безжалостен к чужому, но теперь... теперь я его...
— Бога ради! — вскрикнул отец Валентин, испуганный страшным выражением лица Михаила. — Ведь не хочешь же ты...
— Не беспокойтесь, ваше высокопреподобие, я не трону его! Ведь теперь я знаю, что не смею поднять на него руку, но я готов отдать жизнь, лишь бы мне представился случай рассчитаться с ним иным образом! — и, сказав это, Михаил с выражением дикой энергии направился к дверям.
— Куда ты? — поспешно крикнул священник. — В лесничество?
— Нет, там мне нечего делать больше, теперь уже окончательно нечего! Прощайте, ваше высокопреподобие!
— Останься! Куда ты пойдешь?
— Не знаю... прочь отсюда... в широкий мир...
— Один? Без Всякой помощи, не имея понятия о жизни? Что же станет с тобой?
— Погибну, как погибла моя мать...
— Нет, это не должно случиться! — с силой крикнул священник. — Если мое священнослужительство связывает мне руки, если я сам не могу заботиться о тебе, то я могу вверить эту заботу другому. Это было указанием Провидения, что брат именно сейчас попал сюда, он не откажет мне в помощи, я знаю его!
Михаил мрачно покачал головой.
— Пустите меня, ваше высокопреподобие, ведь я привык к толчкам и дурному обращению, мне не хотелось бы стать в тягость постороннему. Да и не может мне прийтись хуже, чем было, когда я жил у родителей. Мы с матерью никогда не слышали доброго слова от отца, но колотил он нас обоих довольно часто... В лесничестве дело обстояло так же, только мне не приходилось больше голодать.
Отец Валентин внутренне содрогнулся, подумав о женщине, которую когда-то знал в сиянии красоты и счастья. Так вот каков был ее конец!.. Что за страшная картина глубины человеческого несчастья!
— Ты не уйдешь, Михаил, — ласково, но решительно сказал он. — О возвращении в лесничество не может быть и речи, временно ты останешься у меня, пока не придет ответ от моего брата. Конечно, я заранее знаю, каков будет этот ответ, а впредь, до его получения, ты будешь под моей защитой.
Михаил не противоречил и не делал более попыток уйти. Молчаливо и мрачно вернулся он в комнату и, скрестив на груди руки, подошел к окну. Его лицо выражало непривычную энергию... Да, лунатик проснулся, когда его окликнули по имени, но что за грубый оклик это был и как ужасно пробуждение!
Туманное утро превратилось в золотисто-ясный осенний день, снявший с горных вершин угрюмую пелену и наполнивший долы ярким солнечным светом.
Маленький городок, живописно раскинувшийся в устье долины, в каком-нибудь часе расстояния от замка Штейнрюк, имел счастье дать приют знаменитому гостю. Профессор Ганс Велау, имя которого уже давно прорвало тесный круг специалистов и стало известным всему миру, гостил у своего зятя, бургомистра городка. Вот уже десять лет профессор жил в столице северной Германии, где занимал выдающееся положение в местном университете. Со времени смерти жены он до известной степени отдалился от общества, к тому же призвание обоих его сыновей заставляло их жить врозь: младший заканчивал в другом университете изучение естественных наук, начатое им под руководством отца, а старший — приемный сын, ребенок одного из покойных друзей профессора, — избрал военную карьеру и стоял с полком в провинциальном городе. Но поездку в горы к родным было решено предпринять совместно. Профессор жил здесь уже несколько недель, а его сыновья прибыли только накануне.
