Хависа чуть не подавилась вином.
– Что?
– Я пошел на конюшню, причесать Комету, а Фульк как раз во двор въезжает. Он с собой друга привез: зовут Жан, и у него есть лютня. Они сейчас оба в зале, сели завтракать.
Хависа смотрела на сына, а в голове ее, тяжелой после вчерашнего, галопом проносились мысли. Она знала, что двор проводит Рождество в Виндзоре, который находится менее чем в двух днях пути от их дома, но не слишком надеялась, что Фульку удастся навестить родных. Король Генрих был известен тем, что не оставался на одном месте дольше нескольких ночей, а обязанностей у оруженосца было немало. Она даже послала Фульку новый плащ и коробочку засахаренных фруктов, понимая, что вряд ли увидит старшего сына раньше Сретения.
– Что, интересно, Фульк здесь делает? – удивилась она вслух.
– Так спроси его самого! – Муж появился из-за полога и, почесывая бороду, побрел к отхожему месту.
– Фульк сказал, что у него есть новости. – Иво сделал стойку на руках и рухнул на устланный тростником пол.
– Это понятно, – кивнул Брюнин, глядя вниз на струйку мочи. – Вопрос только, что за новости.
– Я потому за вами и пришел! – Иво снова встал на руки. – Он не хочет говорить, пока вы не придете.
– Осторожно, жаровня! – воскликнула Хависа, когда ноги мальчика приземлились в опасной близости от кованого металла.
Она допила разбавленное вино и открыла платяной шкаф.
– Наш старший сын весь в тебя, – сказала она Брюнину. – Нет бы заранее письмо написать, все толком объяснить. А у него сплошные сюрпризы: выпускает их, словно кроликов из садка.
Она выбрала платье из зеленой, словно еловая хвоя, шерсти с темно-желтой тесьмой. Брюнин обернулся и, лукаво сверкнув глазами, поинтересовался:
– А твое своеволие, стало быть, в этот плавильный котел не попало?
Хависа фыркнула и подняла руку, чтобы Перонелла затянула ей шнуровку на платье.
– Разве Церковь не учит нас, что семя закладывает мужчина, а женщина – всего лишь сосуд?
– Ну, положим, вино впитывает вкус дуба, в котором оно вызревает, – парировал Брюнин.
Хависа состроила ему рожу, и Иво хихикнул. Мать отослала мальчика сообщить, что они сейчас придут, а сама уложила волосы в сеточку и надела поверх покрывало с ободком.
Брюнин тем временем тоже облачился в одежды. Застегнув пояс, он открыл дверь и пропустил супругу вперед.
– Пошли узнаем, что натворил этот негодный мальчишка, – сказал он.
– Хорош мальчишка! Ты, между прочим, сам подарил ему на день рождения щит для взрослого воина, – напомнила Хависа и, тронув мужа за руку, предупредила: – Фулька не было с нами десять месяцев, и пребывание при дворе наверняка оставило на нем свой отпечаток.
– Но он все равно по-прежнему мой сын, так ведь? – хмыкнул Брюнин.
– Вот именно, – подтвердила Хависа, покинула спальню и пошла впереди него в зал.
Фульк сидел на придвинутой к очагу скамье, вытянув к теплу длинные ноги. Он так и не расстегнул свой новый плащ. Рядом расположился красивый незнакомый юноша, которого вполне можно было принять за члена семьи: такая же смуглая кожа, такие же карие глаза и темные волосы. Как и сказал Иво, при нем была лютня. Однако Хависа, бросив на гостя лишь беглый взгляд, сейчас потрясенно разглядывала своего старшего сына. И надо признать, было чему удивляться.
Мягкие черты детского лица каким-то чудом трансформировались в воинственный профиль, так явственно напомнивший Хависе ее собственного отца, что она чуть не ахнула. Все, что осталось в Фульке от Фицуоринов, – это тяжелые, цвета воронова крыла волосы и подвижные брови. Все остальное было унаследовано исключительно от материнского рода: даже совсем еще недавно ровные и симметричные линии тонкого носа сменились другими – ну вылитый Джоселин де Динан Ламборнский, его израненный войнами героический дед.
Увидев ее, Фульк вскочил на ноги:
– Мама!
– Господи Иисусе, да ты еще больше вырос! – вскричала Хависа и обхватила его руками. Для женщины она была высокой, но Фульку едва доставала макушкой до ключицы. Пригнув к себе голову старшего сына, она поцеловала его в обе щеки, а потом провела пальцем по переносице. – Что случилось? Кто это тебя так?
– Именно про это я и собираюсь вам рассказать, вернее, не только про это. – Он высвободился из ее крепких объятий, чтобы обнять отца. – Нас отпустили сюда погостить на пару дней.
Тут Хависа, вспомнив об обязанностях хозяйки, повернулась к товарищу сына, который тоже поднялся. Он был чуть старше Фулька, лет семнадцати-восемнадцати, жилистый и не такой высокий.
– Жан де Рампень, оруженосец лорда Теобальда Уолтера, – представился юноша, не дожидаясь ее вопроса, и, демонстрируя безупречные манеры, склонился поцеловать даме руку.
– Добро пожаловать, – сердечно ответила Хависа. – Жаль, что вас обоих не было здесь во время рождественских праздников.
Она обвела рукой зал, где слуги снимали со стен еловые ветки, а прачка собирала со столов льняные скатерти и салфетки.
– Большой интерес отмечать праздники с родителями, когда можно хорошенько покутить при дворе! – полушутя возразил Брюнин. – Я в их возрасте своего не упускал.
Он приветствовал Жана де Рампеня энергичным рукопожатием.
– Папа, мы бы с радостью приехали раньше, но получили разрешение только вчера вечером. – Фульк сел на скамью, но тут же, как собака, не находящая себе места, снова встал и повернулся кругом. Потом откинул волосы со лба, так напомнив этим жестом своего отца, что у Хависы больно сжалось сердце. – Мне столько всего надо вам рассказать, что я даже не знаю, с чего начать.
– Лучше всего с самого начала, – посоветовал Брюнин. – И если история твоя будет долгой, можно заодно перекусить.
Он жестом пригласил их к помосту[6], где на чистой льняной салфетке стояли тарелки с хлебом и сыром, а также кувшин с элем.
Юноша кивнул.
– Да, так, наверное, будет лучше, – задумчиво произнес он.
Фульк видел, как по мере его рассказа о происшествии с шахматной доской лицо отца становится все более суровым.
– По-другому я поступить просто не мог, – заключил он.
– Мог, – мрачно ответил Брюнин. – Можно было огреть Иоанна так, чтобы он больше не поднялся.
Сын был поражен.
– Но я думал, что ты отправил меня служить при дворе, поскольку прежде всего рассчитывал вернуть Уиттингтон?
– Да за кого ты меня принимаешь? – Сердито сверкнув глазами, отец отодвинул блюдо и налил себе вина. – Конечно, я хочу вернуть Уиттингтон, но справедливо и честно. Раболепствовать ради этого я сам не стану и сыновьям своим не позволю. – Взгляд его скользнул по лавке, где пятеро младших мальчуганов затаив дыхание слушали беседу взрослых. – Ты бы гораздо больше меня рассердил, если бы позволил Иоанну уйти безнаказанным.
