Мариус устал, находясь так долго в седле. Они выдвинулись в путь уже на следующий день после прибытия, и его люди, впрочем, как и он сам, даже не успели толком отдохнуть. Но Мариус не собирался долго задерживаться в Тилмреде. Единственная ночь, что он провёл в стенах замка, далась ему нелегко, хотя за дверьми покоев, что для него любезно предоставила леди Старла, находилась вооружённая охрана, состоявшая из числа его лучших воинов. Он лёг рано, сразу после ужина, но сон всё никак не шёл. Проворочавшись в кровати часов до трёх ночи, Мариус выбрался из-под тонких одеял, и направился в вектум, надеясь найти успокоение в его священных стенах.
Путаными коридорами он спустился вниз, и приблизился к кованым дверям, скрывающим за собой вектум. Мариус уже собирался толкнуть резные створы и войти внутрь, когда заметил человеческий силуэт, что вырисовывался на серой каменной стене в тусклом свете свечей, расставленных у алтаря полукругом. Внутри кто-то находился.
Мариус отстранился от двери, собираясь оставить неизвестного посетителя наедине с его мыслями и молитвами, но какой-то невнятный сдавленный звук заставил его помедлить. Мариус посмотрел сквозь резные прорези в дверях: на шершавом полу пред алтарём склонилась чья-то хрупкая женская фигура. Стараясь не издавать ни звука, Мариус подошёл ближе. Вектум был окутан полумраком, серым и мистическим, но Мариус всё же смог различить длинные тёмные волосы, рассыпавшиеся по поникшим плечам, тонкие пальчики, сцепленные возле груди, и полные чувственные губы, с которых – Мариус был в этом абсолютно уверен – слетали беззвучные слова молитвы.
«Девчонка Боллардов, - рассердился он. - Во имя всех богов Мироздания! Что она здесь делает в такой час? Ей бы следовало спать, набираясь сил перед дальней дорогой, а не шататься по замку».
С того момента, как он увидел её, гордую и немногословную, в просторном зале Тилмрэда, она больше не показывалась ему на глаза. Не спустилась она и на ужин, а её леди-мать сказала, что той нездоровиться, когда Рован вполне резонно указал на её отсутствие. Мариусу стало смешно в тот момент. Более нелепой и грубой лжи он не слышал, хотя Мариусу не показалось, что Старла Боллард глупа.
«Кому из богов она молиться?» - подумал Мариус, беззастенчиво разглядывая её ладную фигуру, скрытую простым платьем, казавшимся в тусклом полумраке чёрным. Отчего-то её коленопреклоненный вид привёл Мариуса в слепую ярость. Ему до дрожи в ногах захотелось ворваться в вектум, хорошенько встряхнуть девчонку, и заявить, что её мольбы тщетны, и боги не услышат их, и единственный человек, перед которым ей отныне следовало покорно склонять голову, был он сам.
Рован просил отдать девчонку ему ещё до того, как они добрались до Тилмрэда.
— Зачем она тебе? – спросил у него тогда Мариус.
— Я превращу дочь Ларика в свою рабыню. Она будет мыть мне ноги, и согревать мою постель, а когда я устану от неё, то отдам твоим воинам на потеху, - ответил Рован, не моргнув глазом.
— Я скажу тебе один раз, Рован, и надеюсь, больше мы не станем возвращаться к этому разговору, - качнул головой Мариус. Ему не понравился настрой брата. – Девчонку никто трогать не станет, иначе какой от неё прок? Неужели ты думаешь, Ларик станет отсиживаться в Тилмрэде, когда его дочку превратят в дешёвую шлюху? Для него её бесчестие станет сродни её смерти. Он сразу созовёт свои войска и двинется на запад.
Рован фыркнул, его конь, грациозный и ретивый, вторил ему.
Ещё во время привала у Угольной реки, Мариус заметил взгляд, которым Рован поглядывает на дочку Ларика. В нём лютая ненависть перемежалась с похотью. Интересно, сам Рован понимал это? Или он нарочно так делал, чтобы вселить в девчонку страх?
Отец бы не одобрил такого отношения даже к дочери врага. Одно дело выполнить своё обещание, но просто так истязать дочь Болларда никто не станет. Мариус не позволит случиться такому в стенах Риверсайса. О чём он и сообщил тогда Ровану. Брат остался недоволен его ответом.
Закончив молиться, Тами подняла голову. В свете свечей на её лице блеснула влага, тонкими полосами сбегавшими вниз по щекам.
«Прости, девочка, но твои слёзы тебе не помогут» - поджав губы, подумал Мариус.
Он поспешил скрыться, пока девчонка не заметила его. До рассвета Мариус так и не сомкнул глаз.
С той ночи в вектуме Мариус больше не видел её слёз. За всё время, что они находились в пути, она вообще не выказала ни единого слова упрёка или жалобы.
Её повозка их тормозила; у неё постоянно ломались оси в деревянных колёсах; стоило ей наехать на очередной пригорок, она скрипела и стонала. Рован злился и предлагал бросить «проклятую телегу» прямо посреди долины, но Мариус не позволил. Если девчонка и доедет до Риверсайса верхом, то веда Арлин, которую она за каким-то чёртом потащила за собой, точно нет. А Мариус не планировал, чтобы по его вине погиб человек, служивший во славу богов Мироздания.
Да мать придёт в ужас, если они привезут в Риверсайс полуживую веду. Она непременно скажет, что отец их так не воспитывал, и как всегда, окажется права.
На двадцатый день путешествия они разбили лагерь уже ближе к вечеру. Солнце клонилось к горизонту; его последние розоватые всполохи ещё виднелись на небосклоне, окрашивая верхушки деревьев мягкими красками. Воины принялись вытаскивать кухонную утварь из фургонов, бренча оловянными мисками и чашками; дым от костров потянулся вверх, чадя и без того сероватое небо.
День выдался чересчур жаркий, и Мариус, ехавший в своей чешуйчатой кольчуге, мечтал поскорее избавиться от её и окунуться в прохладные воды Угольной реки. В этом месте, за пределами лагеря, была тихая заводь, которую путешественники обнаружили ещё по пути на восток.
Отходя от лагеря, Мариус увидел, что Тами вслед за ведой выбралась из повозки, и, заметив неподалёку Рована, поспешила в сторону, противоположную от него, ближе к воинам, что готовили ужин.
Мариус двинулся навстречу реке, быстрой и извилистой, которую от лагеря отделяла занавесь из высоких деревьев. В их зелёных кронах насвистывали ярко-жёлтые иволги; над водой, звонко стрекоча, летали жирные стрекозы.
Угольная река раскинулась перед ним тёмной лентой, с одной стороны которой рос высокий тростник, но с другой, где громоздились молодые ивы, к реке был удобный спуск. Мариус поспешно сбросил с себя пропитанную потом и грязью одежду, и полностью погрузился в прозрачную воду.
Он вынырнул, и тряхнул головой, разбрасывая брызги во все стороны, а затем проплыл немного вперёд, легко рассекая водную гладь натренированными руками.
Предзакатное солнце отбрасывало на зеркальную поверхность реки оранжевые блики. Тёплая, прогретая за день вода, расслабляла мышцы. Мариус лёг на спину и прикрыл глаза; вода легко удерживала его вес. На некоторое время Мариус отрешился от внешнего мира и посторонних звуков, что доносились с лагеря; птичьи трели сделались будто тише, звонкий стрекот стрекоз больше не доносился до его слуха.
Внезапно в этой безмолвной тишине послышался лёгкий хруст. Мариус открыл глаза и, придав телу вертикальное положение, поглядел в сторону берега. Никого, лишь тонкая ветка ивы, что росла почти у самой кромки воды, трепыхалась, будто её кто-то задел. Мариус ещё раз оглядел берег внимательным взглядом, но кто бы здесь не прятался, он уже успел уйти.
Мариус вышел на берег, и, дав воде время сбежать со своего тела, оделся. Приладив меч к поясу, он направился к ивам, что раскинули свои ветки в разные стороны, в стороне за которыми разместился лагерь. Он сделал всего несколько шагов, когда заметил, что в траве мелькнуло что-то яркое. Мариус наклонился и поднял голубую атласную ленту. Он уже видела такую; лента была вплетена в причёску леди Тами, стягивая её густые локоны на затылке. Неужто это она пряталась за деревьями, пока он находился в воде. Что ей здесь понадобилось?
Мариус решил спросить у неё об этом напрямик, но затем передумал. Вместо этого он сложил ленту в карман, и направился вдоль склона прочь от реки. В лагерь он вернулся, когда последние лучи солнца скрылись за линией горизонта, окутывая всё вокруг летним полумраком.
