Анне, всегда нежно относившейся к младшей сестре, наверняка хотелось, чтобы та приехала на похороны, – ведь все детство и юность они были неразлучны. И Елизавета не могла обмануть чаяний Анны, пусть и посмертных.
Мы возвращаемся к цесаревне Елизавете и открываем одну из ее тайн. Осенью 1728 года тело Анны Петровны русский фрегат доставляет из Киля в Петербург. Его встречает немногочисленная свита, скорее, похоронная команда. Да и кто еще может встречать гроб с телом почившей дочери царя, завещавшей похоронить себя на родине? Командует встречающими невысокий поручик Анненский. После обязательных церемоний и похоронного ритуала он остается в Петропавловском соборе один, а утром исчезает. Ни в списках похоронной команды, ни в приказе о чествованиях и упокоениях сей поручик никогда не значился. Кто назвался столь простым именем и куда делся этот неизвестный, так и осталось загадкой истории.
Местом пребывания своего немногочисленного двора Елизавета Петровна избрала Александровскую слободу в Москве. Очень быстро эту слободу стали считать веселым пристанищем свободных нравов. Однако то говорили люди, считавшиеся добрыми приятелями Елизаветы. Злые же языки утверждали, что слобода стала местом затворничества, что лишь монахи-чернецы посещают это проклятое место, что дворец Елизаветы суть ветхая хибара, а она чуть ли ни единственная обитательница запустелых и замшелых стен. Место и впрямь было не из веселых – Александровская слобода была известна как одно из самых зловещих мест России: именно там устроил свою опричную столицу Иван Грозный. Однако волнения и друзей и врагов были напрасны: узнав о болезни императора, Елизавета Петровна даже не приехала в столицу. Никак лучше показать, что на трон она не притязает, цесаревна не могла.
Елизавета, как женщина мудрая, и не помышляла о повторении опричной истории. Ее жизнь текла вдалеке от борьбы за трон – кто бы ни взошел на него, цесаревна была ему не соперницей. Однако нет-нет, но кровь великого Петра все же вскипала в жилах младшей дочери царя. Но ума цесаревне хватало для того, чтобы подавить бунт в сердце и издалека следить за перипетиями истории.
Сторонние наблюдатели (уж таков закон жизни – даже у самой скромной из персон, в ком течет царская кровь, непременно найдутся и наблюдатели, и соглядатаи) усматривали в этом какую-то особо тонкую тактику честолюбивой цесаревны, ждавшей своего часа, другие подозревали, что в это время она была беременна и стремилась в загородном уединении скрыть свою тайну.
Умница же Елизавета, с улыбкой глядя на всю эту возню, оставалась вне схватки. И лишь узнав, что по смерти Петра Второго трон перейдет к ее кузине, Анне Иоанновне, в первый раз недобро усмехнулась. Ох, как выразительна была эта улыбка, ох, как страшна. Однако и сейчас цесаревна не сделала и шагу, чтобы этому воцарению воспрепятствовать.
– Терпение – удел сильных, доченька, – любила повторять ее мать, императрица Екатерина. – Терпи, и твое терпение вознаградится сторицей. Но не медли, когда видишь, что твой час настал. Тогда не медли ни одного лишнего мига!
Должно быть, Елизавета еще не видела, что ее час настал.
В деревне, вдали от света, цесаревна жила не то чтобы замкнуто, но скорее вдали и от царского двора, и от его потрясений. Актеры и художники, певцы и военные в невысоких чинах… Охота, скачки, прогулки по берегу тихой реки и вновь пирушки и охота… Классической красотой Елизавета не отличалась, но ее глаза, изумительные и невероятно живые, украшали и освещали ее лицо. Поклонников у нее хватало, но после афронта с Фридрихом Гогенцоллерном, а позже и с Морицем Саксонским Елизавета навсегда зареклась от монархических браков и поисков царственного супруга, предпочитая им пусть и не такие громкие титулы, но подлинные чувства и искренние привязанности.
Вот как описывал двадцатилетнюю Елизавету агент саксонского двора, барон Лефорт.
«Цесаревна сказочно хорошо сложена – красивые ноги, белоснежное свежее тело и ослепительный от природы цвет лица. Несмотря на пристрастие к французским модам, она не пудрит волосы, ведь они того красивого рыжего цвета, что весьма и весьма ценится любителями венецианской красоты. И от всего ее существа веет любовью и сладострастьем… В костюме итальянской рыбачки, в бархатном лифе, красной коротенькой юбке, с маленькой шапочкой на голове и парой крыльев за плечами, а позже и в мужском костюме, особенно любимом ею, потому что он обрисовывал ее красивые, хотя и пышные формы, она была неотразима. Она сильно возбуждала мужчин, чаруя их вместе с тем своею живостью, веселостью, резвостью… Всегда легкая на подъем, она легкомысленна, шаловлива, насмешлива. Она как будто создана для Франции и любит лишь блеск остроумия».
Именно при посредстве рекомого Лефорта Елизавета чуть было не вышла замуж за сына саксонского курфюрста Августа Второго. Старший сын Августа, признанный наследником, был изумительно хорош собой и к тому же весьма мужествен и решителен. От такого мужа грех было отказываться. Елизавета, правда, и не отказывалась, однако опасалась его необыкновенной предприимчивости.
– Он, словно флюгер, клянусь, – как-то в сердцах заметила она своей подруге Марте. – Откуда подует ветром свободного престола, туда его сердце сразу же и поворачивается. Красив, но гниловат женишок-то…
Мориц, конечно, не мог не прельститься прекрасной невестой, но куда более его прельщал обещанный вроде бы за Елизаветой курляндский престол. И даже возможность разделить его со столь прекрасной девушкой радовала куда меньше. Но в те дни место в Митаве было занято Анной Иоанновной, кузиной Елизаветы и вдовой Фридриха-Вильгельма, герцога Курляндского, значительно менее привлекательной, чем цесаревна, но в данную минуту обладавшей лучшим приданым. Мориц не колебался в выборе между богатством одной из предполагаемых невест и прелестями другой. Герцогиня Курляндская также не замедлила благосклонно принять предложение жениха.
Россия согласия на такой брак, конечно, не дала, и все трое остались при пиковом интересе. Однако лишь один из них, вернее, лишь одна Елизавета, с самого начала не питавшая никаких романтических иллюзий (да и неромантических тоже), с удовольствием приняла это известие.
– Я же тебе говорила, Марта, не будет из этого сватовства никакого толку. Да и рассуди сама – разве ж Мориц Саксонский ровня дочери Петра?
Собеседница отрицательно качнула головой. Вопрос был явно риторическим и ответа не требовал.
– Вот я и говорю, лучше быть здесь самой собой, чем подобно Аннушке умереть нелюбимой да еще и на чужбине.
Когда же к власти пришла, вернее, к власти привели кузину Елизаветы, Анну Иоанновну, для цесаревны мало что изменилось. Разве что Александровская слобода сменилась окраиной Санкт-Петербурга, куда почти сразу после коронации по высочайшей воле новой императрицы перебрался весь ее двор.
