— Иди спать! — лишь произнес он.
— Он никогда не будет вас уважать, если вы проявите слабость! — выкрикнул Ришар. — Этот мальчишка — настоящее семя…
— .. Тремэна! — резко оборвал отец, к которому вернулся гнев. — А ты прекрати бахвалиться! Наш разговор еще не кончен!
Гийом вздохнул с облегчением и, едва поклонившись, поплелся к лестнице, даже не решившись подойти к матери, чтобы ее поцеловать. Однако, поднявшись, он не сразу пошел к себе в спальню, а присел на последней ступеньке, чтобы послушать, о чем пойдет речь дальше, и станут ли говорить о нем. Он ошибся. Покончив с одним делом, отец всегда принимался за другое. Отложив на время семейные дела, он принялся расспрашивать Ришара о том, что, происходит в городе.
— Скажи-ка сначала, кого ты видел в тот вечер на ужине? Губернатор был там?
— Я даже удостоился чести быть ему представленным, — торжествующе отвечал Ришар. — Видите, отец, я был бы очень не прав, если бы не пошел туда, и…
— Отвечай только на мои вопросы! Маркиз де Монкальм тоже там был?
Допрашиваемый неприятно засмеялся.
— Конечно, нет! Вы прекрасно знаете, отец, что главнокомандующий и наш губернатор, господин де Водрей, не любят друг друга. Еще меньше ладят они с господином интендантом.
— Иначе и быть не может, — промолвил Адам Тавернье. — Монкальм — человек честный, чего не скажешь о двух других. И потом, в осажденном и голодном городе место военачальника — не в банкетном зале. Я знаю, что он никогда не бросает своих людей, так же как и его заместитель, шевалье де Леви…
— Да это просто смешно! И недели не пройдет, как осада будет снята: посмотрите хотя бы, что происходит на южном берегу — со вчерашнего дня генерал Вольф грузит свои войска на корабли. Он уходит из лагеря Леви, уже покинул лагеря у водопада Монморанси и на острове Орлеан. Его отход, вероятно, теперь уже вопрос нескольких часов. Должно быть, Вольф ожидает ветра…
— Проказник! — с иронией воскликнул доктор Тремэн. — Да ты, оказывается, в курсе всех событий и планов! Если англичане думают уходить, почему же тогда их шхуна прошла у нас перед носом четыре дня тому назад? Лично я нахожу это странным!
— Не думаю, что этого стоит опасаться. В любом случае линейные корабли не смогут подняться вверх по реке тем же путем. Если они готовятся встать под паруса, то лишь затем, чтобы пойти вниз по реке и выйти в открытое море. Давно пора, кстати. — Интересно, почему? Ни Квебек, ни мы пока еще не выдохлись. Мы могли бы еще долго сопротивляться…
— Конечно! Тем не менее по городу ходят слухи. Люди поговаривают, что нам нет больше смысла защищать интересы короля, которому на нас наплевать.
— Что это значит? — проворчал Адам, — Я повторяю что слышал. Говорят, что в конце концов… англичане, может, и не так уж плохи, и что…
По грохоту Гийом догадался, что акадиец резко встал, опрокинув свой стул. Должно быть, он впал в ярость, так как голос его гремел:
— Не так уж плохи? Ты мне это говоришь? Прости, Тремэн! Но, по-моему, мне лучше прогуляться. От таких речей мне становится душно…
Дверь хлопнула. Сидя на ступеньке, Гийом с тайной надеждой подумал, что настал час, когда отец и брат начнут выяснять отношения, но ему не суждено было при этом присутствовать: мать неслышно поднялась по лестнице и предстала перед ним.
— Ты что здесь делаешь? — спросила она строго. — Ты уже должен быть в постели.
— Я знаю, но…
— Никаких «но»! Я не люблю, когда мой сын ведет себя, словно гадкий шпион. Давай! Поторапливайся!
Вздохнув, ребенок повиновался:
— На самом интересном месте!
— Ох! — воскликнула Матильда в негодовании. — Неужели ты надеялся услышать, как распекают твоего брата?
— Да, — спокойно согласился Гийом. — Я его ненавижу! — Затем, встав на цыпочки, он поцеловал мать в щеку. Добрый вечер, мама, желаю вам спокойной ночи!
Энергичным, но исполненным нежности движением госпожа Тремэн привлекла к себе сына и поцеловала его в лоб. Она не решалась упрекнуть его в антипатии, которую и сама ощущала. Ей и так приходилось скрывать это чувство от мужа, ведь она разочаровала его тем, что не захотела открыть ему свое сердце, а он, разочаровавшись, испытывал потребность чаще, чем следовало, прощать старшего сына. Матильда с трудом мирилась с тем, что он был недостаточно тверд с Ришаром.
Ришару, впрочем, нечего было особенно опасаться отцовского гнева, так как тот, приободренный возвращением сына, уже остыл. Молодая женщина потому и ушла, что не желала своим присутствием вынуждать мужа к строгости, проявлять которую он не особенно хотел. Оставшись одни, мужчины могли легко договориться: Ришар прекрасно знал что делал, когда просил отца о разговоре наедине.
Гордость не позволяла Матильде слушать, о чем говорили внизу, поэтому она ушла в спальню, где могла хоть несколько мгновений побыть одна.
Комнату освещал лишь огонь в камине: она разожгла его в конце дня, чтобы в доме было не так сыро. Спеша подняться наверх, она забыла взять свечу, но это не имело значения: она поворошила растленные угли, от них тотчас вспыхнули ярким светом сосновые поленья, которые ома подложила в очаг, и комната наполнилась душистым ароматом.
Если бы Матильда жила здесь одна, она любила бы эту светлую комнату, где на фоне белых стен так прекрасно смотрелся большой темно-зеленый шкаф двух разных оттенков, рядом стояла широкая ореховая кровать из тщательно навощенного дерева мягкого тона с толстой периной ярко-красного цвета. Она была освящена висевшим над ней простым деревянным крестом, по обе стороны лежали узкие коврики с незатейливыми цветами и стояли два кресла на хрупких ножках, на которые клали одежду, а у камина красовалась деревянная колыбель, ставшая ненужной с тех пор, как маленький Гийом перестал в ней спать. Вот уже девять лет, как в нее не клали ребенка. Матильда предпочла бы, чтобы ее убрали на чердак, но муж хотел, чтобы она стояла там, хоть и прекрасно знал, что никакой надежды на появление ребенка больше нет. Для него она была своего рода символом его мужской силы и постоянно напоминала о сыновьях, которых он смог дать канадской земле. Когда утром он поднимался с кровати, это был первый предмет, на который падал его взгляд. И он им дорожил… Колпак камина украшали картинка на библейскую тему в рамке, медный подсвечник и небольшие мехи для раздувания огня.
Несмотря на простоту, это была милая комната, гораздо более красивая, чем та, где Матильда жила в доставшемся брату доме своего отца, солевара из Сея-Васт-ла-Уг. Когда молодая жена Гийома Тремэна впервые вошла сюда, она надеялась обрести если не счастье, то по меньшей мере отрадный покой, что для нее было почти одно и то же. Увы, ее надежда умерла с наступлением первой брачной ночи, оказавшейся настоящим кошмаром.
