— О нет,— заметила я,— он не любит сцен, напрасно вы были так осторожны.
— Простите,— сказала она, слегка смутившись,— простите, пожалуйста. На шум могла войти привратница или еще кто-нибудь со двора, и я не нашлась бы, что сказать. Поэтому правильнее было остаться на минутку; я не предвидела, что встреча наша затянется.
— Что вам угодно, сударь? — спросила я по-прежнему сурово.— Меня не интересует то, что вы можете сказать.
— О, мадемуазель, клянусь вам, я хочу сказать одно лишь слово. Одно! Не уходите, прошу вас.— И в голосе его было столько испуга и тревоги, что я не в силах была сделать ни шагу; я не могла рисковать. Я подошла к нему и спросила:
— Что вы хотели сказать мне, сударь?
— Я пришел уведомить вас,— сказал он,— что моя матушка будет здесь между двенадцатью и часом и пригласит вас на обед вместе с Марианной; она не поручала мне говорить с вами, но я подумал, что лучше предупредить вас заранее.
— Вы напрасно беспокоились, сударь,— сказала я,— я польщена вниманием госпожи де Миран и подумаю, как мне поступить. Это все?
— Ах, зачем было еще спрашивать, все ли? Значит, вы не хотели кончать этот разговор? — сказала я мадемуазель Вартон.
— О нет, напротив,— возразила она.— Это значило только, что мне надоело его слушать. Я искала повода поскорее уйти: меня очень беспокоил его взволнованный вид; никогда не знаешь, как держаться с людьми, так плохо владеющими собой. И тогда, дав мне слово, что он будет очень краток, господин де Вальвиль начал длинную речь, которую мне пришлось выслушать до конца. Он оправдывался, объясняя свое отношение к вам, так как его задел мой упрек в бесчестии; как вы сами понимаете, эти доводы не убедили меня в том, что поведение его извинительно. Но должна признаться, что он и не столь виновен, как мне показалось сначала.
— О, боже! — воскликнула я, не поднимая головы. (Я все время смотрела в пол, не желая смущать ее взглядом, ибо она могла прочесть в моих глазах: «Вы просто лицемерка».) — О, боже, так он не столь уж и виновен? А ведь только вчера вы клеймили его презрением!
— Это верно, я его презирала,— согласилась она,— он казался мне самым недостойным человеком на свете, да я и теперь не говорю, что он совсем не виноват; но вина его уж не так велика, как нам кажется; я хочу об этом сказать именно для того, чтобы смягчить ваше горе, чтобы обращение с вами господина де Вальвиля не казалось вам таким ужасным; поверьте, я полна дружеских чувств. Выслушайте до конца: вы считаете его ветреным, вероломным человеком, способным на внезапную измену; но это не так; все началось гораздо раньше: уже давно он стал проверять свое чувство к вам. И вот что он сказал мне, едва не плача: еще до вашей болезни он пытался побороть свою любовь к вам, ибо многие считали ее недопустимой; он искал развлечений, пытался полюбить другую; не хватало только предмета этой новой любви, подвернулась я, понравилась ему, показалась чем-то интереснее других, и он остановил свой выбор на мне; вот и все.
— Бог ты мой, мадемуазель,— прервала я ее,— и это я Должна выслушивать? И это вы говорите мне в утешение?
— Разумеется,— сказала она,— на мой взгляд, это должно вас утешить. Ведь гораздо приятнее думать, что ты покинута не потому, что тебя разлюбили, не потому, что ты стала жертвой непостоянства; ведь лучше, если жених ваш сделал это против своей воли, что он покидает вас по причинам веским, которые и вам, надо полагать, покажутся таковыми; если хотите, я назову эти причины, чтобы вы могли вернуть свое уважение господину де Вальвилю; никаких других намерений у меня нет. Милая Марианна! Вы рассказывали мне свою историю, но о многих подробностям упомянули лишь мимоходом, а между тем они имеют первостепенное значение, именно в них все дело. Вальвиль, влюбившись в вас, не придавал им значения, не хотел из замечать — и был прав. Но о приключениях ваших ходит много слухов; некоторые подробности вашей жизни стали известны всему свету, а весь свет — это не Вальвиль и не госпожа де Миран: доброжелательных людей очень мало. Заговорили о хозяйке бельевой лавки, к которой вы поступили в ученье; о добром монахе, который просил о вспомоществовании для вас у некоего родственника Вальвиля; о монастыре, куда вы просили взять вас из милости; я уж не говорю об истории с вашей бывшей хозяйкой, которая узнала вас, увидев у госпожи де Фар. А это похищение из монастыря! А ваше объяснение в доме министра в присутствии многочисленного общества; наконец, этот мелкий чиновник, коего вам прочили в женихи, и другие подробности; правда, все они говорят в вашу пользу и делают честь вашему характеру; но сами по себе эти толки унизительны, хотя, может быть, и несправедливы; они роняют вас в глазах суетного света. О сплетнях этих, как говорит Вальвиль, было ему доложено. Вы даже не знаете, что ему приходится выслушивать, как глумятся над ним в свете за намерение жениться на вас, какие упреки бросают его матери. Друзья отворачиваются от него, родные не желают его знать, все требуют, чтобы он отказался от этого брака; даже посторонние и те над ним смеются; словом, он терпит всевозможные унижения; шпилькам и намекам нет конца, а ведь я вам и половины всего не рассказала. «Как! — говорят ему.— У этой барышни ни гроша за душой... Как! Она даже не знает имени своих родителей... Как же вы введете ее в общество? Вы говорите, у нее много достоинств? Но достоинства встречаются не только у такого рода молодых девиц. Разве нет на свете других барышень, столь же привлекательных, как ваша сиротка? Ах, она вас любит? Еще бы ей не любить! Неужели ее любовь так льстит вашему самолюбию? А вы уверены, что она так же сильно любила бы вас, если бы была вам ровней? Ее ли дело выбирать? Кто знает, не нищета ли пробудила в ней эту пресловутую любовь к вам? Рано или поздно вам придется задуматься над этим (коварно предсказывают глупцы). Вы поймете, какой вред вы себе сейчас наносите, вы это почувствуете. Или хоть уезжайте куда-нибудь подальше, покиньте нашу страну, спрячьтесь где-нибудь со своей супругой, чтобы уйти от позора, каким вы здесь себя покроете; но не надейтесь, что вам удастся избежать худшего из несчастий: вы возненавидите свою жену и будете проклинать день, когда с ней встретились».
О, я не могла больше терпеть; я молча слушала, как она обливает меня грязью, я вынесла все унижения. К чему было защищаться или жаловаться? Ясно одно: эта особа твердо решила следовать своему влечению; я поняла, что Вальвилю удалось оправдать перед нею свой поступок, что он завоевал ее любовь и теперь она старается обелить его передо мной, чтобы избавить себя от обещания презирать его. Я все это понимала; упрекать ее было бесполезно.
