Лежавшая у меня на коленях собачонка Ария подняла голову и зарычала. Я принялась ласково ее гладить.
— Вот увидишь, с ним все будет хорошо.
Арий поднял голову.
— Тише, — сказал он и втянул в себя воздух.
Ноздри его дрогнули, и он напомнил мне волка, вынюхивающего след жертвы. После чего бесшумно выскользнул за дверь. Я застыла на месте, прижимая к себе пса.
Арий вернулся в хижину.
— Преторианцы, — спокойно произнес он. — Надень плащ.
Отдохнув за предыдущий день, я вновь обрела силы. Я наскоро положила в узелок оставшийся от обеда хлеб и перебросила через локоть наши плащи. Арий сунул руку под матрас, а когда вытащил, то сжимал в ней длинный блестящий кусок металла, который я узнала с первого взгляда.
— Я не знала, что ты хранишь свой меч, — удивилась я.
Он на мгновение приподнял его, словно оценивая вес, затем сделал несколько взмахов, и сверкание стали отразилось блеском в его глазах. В глазах Варвара.
Нет, меч никогда не покидал его. Равно как и темный, свирепый взгляд.
— Ты готова?
Подхватив под мышку собачонку, я выскользнула из хижины. Затем набралась смелости и повернула голову в сторону виллы. Даже с этого расстояния было слышно, как в доме бьют горшки. Домициановы стражники уже наведывались сюда, не иначе как в поисках ценных вещей для своего господина, а теперь вернулись, чтобы довести начатое дело до конца. Собственность всех изменников переходила к императору, их поля засыпались солью, а их имена больше никогда не произносились вслух. Хотя Домициан и ненавидел евреев, он, как ни странно, обладал поистине еврейской мстительностью.
Арий бросился вперед через виноградник, придерживая или обрубая на ходу ветки, чтобы мне было легче пройти — нет, не из учтивости или любви, а потому, что в противном случае я своей медлительностью подставила бы под удар наше бегство. После того как он увидел мои странные кровоподтеки, после того как я отпрянула от него, он держался со мной отстраненно. Молчаливый. Холодный. Он больше не пытался прикоснуться ко мне.
А после того как в его глаза вернулась эта пугающая чернота, мне этого не хотелось самой.
Над крышей виллы взметнулись, устремляясь к небу, языки алого пламени. Собачонка громко залаяла. Я крепко сжала ей пасть и поспешила вслед за Арием в направлении Рима.
Туда, где сейчас был наш сын.
Юстина отвернулась от окна своей тесной сырой камеры.
— Павлин, до этого ты ни разу не повысил на меня голос!
— Повысил на тебя голос? — выкрикнул Павлин. — Повысил на тебя голос. Да ведь эта история уже разошлась по всему Риму. Весталка, которая стала на пути преторианцев, чтобы даровать божественную милость женщине-христианке.
Юстина одарила его невозмутимым взглядом, и гнев Павлина тотчас пошел на убыль.
— Юстина, я даже представить не могу, что он теперь…
— Тсс. Тише. Теперь все в руках Весты. — Она улыбнулась едва заметной улыбкой и низко натянула на лицо покрывало. — А теперь отведи меня к нему.
Павлин на мгновение улыбнулся ей, пытаясь различить под полупрозрачным шелком ее глаза. Весталки, насколько ему было известно, прятали за покрывалами лица только в одном случае.
Во время жертвоприношений.
— Итак, — произнес Домициан. — Значит, это та самая весталка?
Он сидел за столом, заваленным горами петиций, карт и писем.
И как всегда теперь, у его ног расположился, сложив ноги крестом, сын Теи. Мальчишка клевал носом. Сам император тоже имел сонный вид, и после целого дня трудов изменники и предатели, похоже, его не слишком интересовали. Павлин ощутил искру надежды.
Неожиданно Юстина сдернула с головы вуаль, стащила с волос повязку и, тряхнув головой, распустила по плечам светлые локоны.
— Привет, дядя, — улыбнулась она императору.
На какой-то момент в таблинуме установилась мертвая тишина. Павлин испугался, что больше вообще не услышит ни звука.
Викс открыл глаза и в изумлении уставился на весталку. То же самое сделал и Павлин, пытаясь увидеть любимую женщину.
Вместо этого увидел незнакомку. Крупный нос, отличительную черту всех Флавиев, их знаменитые локоны, которые так хорошо смотрелись в мраморе, а теперь рассыпались поверх белоснежных одежд, темные глаза, такие же бездонные и загадочные, что и глаза Домициана.
И тогда образы давно прошедших лет всплыли на поверхности памяти — юная патрицианка, наперсница его детских игр.
— Я знал тебя задолго до того, как мы встретились, — сказал он ей как-то раз.
— Юлия? — спросил он у дочери императора Тита, внучки императора Веспасиана, племянницы и — если верить слухам — любовницы императора Домициана. Перед ним стояла именно она — представительница правящей божественной династии.
«А я еще предлагал ей выйти за меня замуж», — грустно подумал он.
— Юлия! — отозвался император. На его лице застыло странное выражение, вернее, то была смесь самых разных чувств, определить которые Павлин не смог бы даже с тысячного раза.
Но именно этого он и боялся.
— Мой господин, — быстро произнес он. — Я приношу свои извинения за то, что позволил этой самозванке войти к тебе. Я сейчас же уведу ее отсюда и поступлю с ней так, как того она заслуживает…
— Нет, — оборвал его Домициан, поедая глазами свою племянницу. — Она не самозванка. Скажи мне, Павлин, ты знал?
Во рту префекта пересохло.
— Нет, — ответила за него Юстина. — Он ничего не подозревал.
— Это многое проясняет, — отозвался император задумчивым тоном. — Например, почему ты решила даровать Флавии помилование. Кстати, теперь помилование отменяется. Ибо только весталка-девственница способна отменить вынесенный императором смертный приговор. Тебя же девственницей никак не назовешь.
Как ни странно, она улыбнулась. И из представительницы рода Флавиев вновь превратилась в Юстину.
— Да, но если ты захочешь отменить мое сделанное всенародно помилование, люди потребуют от тебя объяснений. И что же ты им скажешь?
— Император не обязан ни перед кем оправдываться.
— О, ты всю свою жизнь только тем и занимался, что пытался найти оправдание тому, каким образом ты из-за тени моего отца пробрался на трон.
Домициан нервно поерзал.
— А где ты была все это время?
Павлин открыл было рот, но тотчас закрыл. Ему не терпелось услышать ответ.
— Как где? В храме Весты, куда я всегда стремилась попасть. Увы, прежде чем я туда попала, мне пришлось умереть.
