— О какой именно любви вы говорите, сударь? — спросила я, чтобы как-нибудь начать.
— О какой? О моей, мадемуазель, о моих чувствах к вам,— сказал он.— Разве это новость, что я вас люблю? Или вы подозреваете, что я сам создаю препятствия к союзу, коего желаю еще больше, чем вы?
Вместо ответа я вынула из кармана листок бумаги и протянула ему; это было его письмо к мадемуазель Вартон, которое, как вы помните, осталось у меня.
Письмо было развернуто; Вальвиль сразу узнал его. Вообразите его замешательство. Описать это невозможно: всякий сжалился бы над ним, но только не я; он все же сделал попытку овладеть собой.
— Что это, мадемуазель? Что это за письмо? И что я должен с ним делать? — сказал он, держа листок в дрожащей руке.— Ах да,— добавил он с деланным смехом и едва ли сознавая, что говорит.— В самом деле, письмо написано мною, я забыл вам рассказать; но это же пустяк. Вы были больны, речь зашла о любви, я пошутил — вот и все. Я забыл и думать об этом! Дело в том, что мы встретились с мадемуазель Вартон в одном доме, у госпожи де Кильнар; господи, это вовсе не секрет, все об этом знают; вас не было, мне вздумалось развлечься. Кстати, мне очень хочется познакомить вас с госпожой де Кильнар; я даже, кажется, говорил ей о вас; это женщина не совсем обыкновенная.
Я ждала, опустив глаза, пока он закончит свою бессвязную речь, изобличавшую полное его смятение.
Когда он умолк, я сказала без единого слова упрека и не возвращаясь к его странным оправданиям:
— Сударь, я должна заступиться за мадемуазель Вартон; не корите ее за то, что она вручила мне ваше письмо: она не думала этим выразить вам презрение; она показала мне вашу записку вчера, после дружеского разговора, не зная, поверьте, ни о моих чувствах к вам, ни о чувствах, которые я, по своему тщеславию, предполагала в вас.
— Какое же тут тщеславие? — сказал он, переменившись в лице.— Тщеславия никакого нет; я действительно питаю к вам такие чувства, мадемуазель!
— Сударь,— сказала я сдержанно,— будьте добры, выслушайте меня до конца. Мадемуазель Вартон, с которой вы виделись в приемной несколько дней тому назад, рассказала мне после вашего ухода, что она только что беседовала с сыном госпожи де Миран, который заходил в монастырь по просьбе своей матушки справиться о ее и моем здоровье; про письмо, которое вы ей вручили, она тогда ничего не сказала. Но вчера, узнав от меня о нашей предстоящей свадьбе, она была ошеломлена.
— Вот как! Ошеломлена! — воскликнул он.— А что тут ошеломляющего? Странное дело... Что ей до нашей свадьбы?
— Не знаю,— ответила я.— Как бы то ни было, я заметила ее смущение; я спросила, что это значит; я настаивала — и она призналась, что получила от вас письмо, а затем показала мне его.
— Допустим,— возразил он,— это ее право; она не показала вам ничего особенного. Что такое это письмо? Она отлично знает ему цену, да я и не просил его не показывать.
— Простите, сударь, вы запамятовали; об этом вы как раз просите ее в самом письме,— мягко сказала я,— но кончим этот разговор. Я пояснила вам свою мысль для того лишь, чтобы мадемуазель Вартон, если она вас любит — а вы имеете все основания полагать, что это так,— не могла бы сказать, что мною руководила ревность: мне совсем не пристало ревновать к такой барышне, как она.
— Но что это значит — все эти объяснения, ревность? — вскричал он.— Что вы хотите этим сказать? Право, мадемуазель Марианна, что с вами? Убей меня бог, если я что-нибудь понимаю. Нет, это выше моего разумения.
— Разрешите мне договорить,— прервала я его.— Вы унижаете себя притворством, и перед кем? Или вы забыли, с кем говорите? Перед вами всего лишь Марианна, та самая бедная девушка, которая всем обязана вашей семье и которая без вашего покровительства не знала бы, где преклонить голову. Стою ли я того, чтобы вы затрудняли себя объяснениями? Нет, сударь, не перебивайте меня, времени у нас мало, а нам надо кое о чем договориться. Вы знаете, чего хочет ваше сердце, но не забудьте, что госпожа де Миран об этом не осведомлена, она думает, что намерения ваши все те же; кроме того, она удостаивает меня истинно материнской нежности, надеется, что я буду ей дочерью, и от души желает, чтобы это свершилось поскорее; что, если она примет решение не медлить более со свадьбой, не ждать, пока вы получите должность — тем более что вы еще совсем недавно сами того хотели? Она даже будет думать, что доставляет вам большую радость. Неужели вы решитесь так вдруг объявить ей, что не желаете и слышать о браке со мной? Я знаю вашу матушку, сударь. У нее прямая и благородная душа. Я же не говорю о горе, которое вы ей причините; но столь внезапная перемена может повредить вам в ее мнении. Постарайтесь же смягчить для нее эту неожиданность, такая мать заслуживает того, чтобы чувства ее щадили, а я ни за какие блага на свете не желала бы стать причиной раздора; боже избави! Неужели я допущу, чтобы из-за меня возникла ссора между вами и госпожой де Миран! Ведь я снискала ее расположение только благодаря вам и видела от нее столько добра! О, поступи я так, вы имели бы право проклясть тот день, когда встретили несчастную сироту. Нет, не бывать этому! Прошу вас, сударь, обдумайте, что я должна делать, и какие шаги мы оба предпримем, чтобы избежать столь тяжелых последствий. Ради вашего блага я готова на все, кроме одного: сказать, что разлюбила вас, потому что это неправда; но будь это даже правдой, у меня не хватило бы духу выговорить такое слово после всего минувшего. А в остальном требуйте того, что сочтете нужным; тут уж вы полный господин; единственно желание быть вам полезной побудило меня начать этот разговор наедине. Итак сударь, я жду ваших указаний.
До этой минуты Вальвиль все еще не сдавался и уж не знаю, откуда черпал мужество, чтобы стоять на своем. Но последние мои слова совершенно его сразили — он перестал упорствовать. Он был потрясен моим великодушием Передо мной сидел человек подавленный, не делающий более тайны из своего позора, не смеющий поднять голову и покорно принимающий презрение, на которое я имела неоспоримое право. Я делала вид, что не замечаю его унижения; но он молчал, и я повторила:
— Будьте же добры ответить мне, сударь: каковы ваши предписания?
— Мадемуазель, решайте сами. Я поистине виноват, и мне нечего сказать,— таков был его ответ.
— Однако же надо подумать, что я должна говорить,— возразила я прямодушно и настойчиво.
Но он молчал, и я не вырвала у него более ни одного слова.
Мадемуазель Вартон между тем отошла от дам и направилась к нашей беседке.
— Сударь,— сказала я ему,— вы оставляете меня в неизвестности относительно ваших пожеланий; в таком случае мне остается одно: быть как можно молчаливей и осмотрительней; и если я погрешу против вашей воли, то не по своей вине.
