— Да-да, я это помню. — Он почти не видел ее, потому что слезы застилали ему глаза, и перед его взором было лишь размытое белое пятно. — Юстина. Я не хочу, чтобы ты…
— И что ты сделаешь? Шагнешь со мной через порог? Пронзишь кинжалом императора?
— Юстина…
— Тсс.
Она прижала ладонь к его рту. Павлин закрыл глаза и припал губами к ее ладони. Какое-то мгновение он ощущал ее, но уже в следующее она пропала, растворилась в воздухе, словно призрак.
Павлин же продолжал стоять, закрыв глаза. Ему было слышно, как босые ноги ступают по грубым ступеням. Он представил себе скифское золото ее волос, представил, как эти шелковистые пряди исчезают в каменном мешке. Представил, как за ней захлопывается люк. Услышал звон лопат и жуткий стук комьев земли, запечатывающей вход в гробницу.
Наконец он открыл глаза. Император сидел на своем возвышении, равнодушно наблюдая за тем, как его племянницу замуровывают заживо. Неожиданно он улыбнулся.
— Ну что, префект, поиграем вечерком в кости? — предложил он и вернулся к своим свиткам.
— Нам пора, — тихо произнес Арий, кладя Тее на плечо руку.
— С Виксом, похоже, все в порядке, — негромко произнесла Тея. — На вид вроде бы здоров. А тебе как показалось? — спросила она и, не дождавшись ответа, тихо добавила: — Он посмотрел в мою сторону.
— Я заметил.
Тея не проронила больше ни слова до тех пор, пока Арий не закрыл на засов дверь крошечной чердачной комнатушки в районе городских трущоб, которую им удалось снять на последние гроши. Здесь она рухнула на узкую вонючую кровать и лежала на ней, дрожа всем телом.
— Прежде чем ступить в гробницу, она обвела взглядом толпу и нашла глазами меня, как будто знала, что я тоже там.
— Тея… — Арий осторожно положил ей на плечо руку, и когда она не отпрянула и не съежилась, он забрался в холодную постель и лег рядом с ней, поглаживая ее волосы. Никаких слез, лишь время от времени тело ее сотрясала судорога. Арий подумал про мужчину, которого ей довелось делить с Юлией.
Осторожней. Осторожней. Он отогнал демона и зарылся лицом в волосы Теи. Он нежно прикоснулся губами к виску, желая лишь успокоить ее, однако в следующий момент губы его скользнули к мочке уха и потом ниже, к изгибу шеи.
Тея тотчас встрепенулась, и он поспешил отпрянуть, в ужасе, что напугал ее. Однако она, издав не то вздох, не то всхлип, прильнула к его груди и положила голову ему на плечо.
Несколько мгновений он лежал не шевелясь, осторожно держа ее в объятьях, как будто тело ее было сделано из стекла, однако затем осмелел. Пальцы его скользнули в ее волосы, и он запрокинул ей голову и нашел ее губы. Они оказались столь же нежны и сладки, как и в те далекие дни, когда ей было всего пятнадцать.
Он почувствовал, как тело ее вновь напряглось, однако стоило ему отстраниться от нее, как она вновь изо всех сил прижалась к нему. И тогда он поцеловал ее снова, нежно и ласково, затем коснулся губами рубцов на шее, оставленных императорским ошейником, а затем белого шрама под грудью — одному из бесчисленных следов императорских забав. После чего осторожно стащил ей через голову тунику и принялся ласкать ее обнаженное тело, ее нежное, покрытое шрамами тело, ласкать и оплакивать одновременно. Пальцами и губами он разглаживал ее рубцы, щедро даря ей свое мускулистое, крепкое, загорелое тело, как когда-то она со всей щедростью дарила ему свое.
Тея закрыла глаза, чувствуя, как в ней нарастает волна наслаждения, и он воззвал к ней, воззвал со всем красноречием своего естества, на какое был неспособен его голос, лишь бы только она поняла, лишь бы только ее упрямый разум понял, как сильно он ее любит. И, похоже, она услышала этот его немой зов, потому что губы ее ответили на его поцелуй, а руки сомкнулись вокруг шеи, и каждая косточка в его теле негромко запела, запела от радости и счастья. Они так и уснули, не расплетая объятий и так и не проронив ни слова.
…Весталки подняли окровавленное покрывало и положили его на алтарь.
ЧАСТЬ 5
ЮЛИЯ. В ПОСЛЕДНЕМ ХРАМЕ
Она такая небольшая, эта гробница, эта подземная камера. При желании я, даже не вставая с табурета, могу дотянуться до всех четырех стен. У меня есть свеча, но ее пламя горит неярко, потому что свече, как и человеку, для жизни нужен воздух, а воздуха с каждой минутой здесь становится все меньше и меньше.
Я сидела в мерцающей полутьме и улыбалась.
Веста, спасибо тебе. Я благодарна тебя за многое. За то, что ты позволила мне служить тебе. За мужчину, который полюбил меня. За мужество, которое ты вселила в меня ради спасения сестры. За твой дар, благодаря которому удалось спасти жизнь ее сыну.
Спасибо тебе за жизнь, которая прожита не зря.
Я наклоняюсь и задуваю свечу.
Веста, богиня домашнего очага…
Это ты?
Я не предполагала, что ты так прекрасна, Веста.
— Вкусно, — лениво произнесла я. — И что это?
— Сок одного цветка, — ответил мой возлюбленный-император. Он взял из моих ослабевших рук кубок, и в его глазах я прочла блеск возбуждения.
Ну кто бы мог подумать, что цветочный сок, подмешанный в старое фалернское вино, способен вызвать такое приятное, расслабляющее опьянение! Я устало смежила веки. Пусть император делает все, что хочет, с моим безвольным, безропотным телом. Надо сказать, вкусы у него весьма необычные, но нет ничего такого, к чему нельзя привыкнуть. Что со временем не стало бы источником приятного возбуждения.
Быть возлюбленной самого императора! Уже одно это возбуждает!
Последние три месяца превзошли все мои мечтания. Рукоплескания. Власть. Люди, склоняющие в поклоне головы, когда я гордо прохожу мимо. Люди, униженно умоляющие меня замолвить за них перед императором словечко. Власть, тысячу раз помноженная на власть. Теперь я хозяйка Рима!
Что же касается Домициана… скажу честно, мне не совсем понятно, откуда берутся все эти черные слухи. Да, он мужчина. Вспыльчив, порывист, непредсказуем, но всего лишь мужчина. Я же умею ими помыкать с четырнадцати лет. И какая разница, император он или нет, я никогда не позволю любовнику уверовать в то, что принадлежу лишь ему. Иногда, когда ко мне в дверь стучал императорский вольноотпущенник, я говорила ему, что меня «нет дома». Иногда намекала, что у меня якобы назначено свидание с кем-то другим. Иногда в порыве обожания бросалась к ногам Домициана, иногда загадочно улыбалась. Лишь бы он не утратил своего интереса ко мне.
