– Это поразительно. «Нравится» – не то слово. – Она вытерла глаза краем рукава.
Вилл протянул ей руку. Аделиза положила ладонь на его запястье, и они величаво проследовали внутрь здания и стали подниматься по лестнице. Дети с няней поспешили за ними. Аделиза миновала нарядный арочный проем с резными колоннами, прошла через роскошно декорированный вестибюль с пышным сводчатым потолком и оказалась в огромном зале с очагом в центре. На дальней стене висел щит с золотым львом семьи Д’Обиньи, а под ним на помосте располагались два резных раскрашенных кресла с высокими спинками.
Аделизе казалось, что ей не хватает глаз, чтобы окинуть взглядом сразу все детали обстановки. Так бывает: если стол чрезмерно уставлен вкуснейшей едой, то, лишь взглянув на него, можно потерять аппетит.
За большим залом находилась часовня с витиевато оформленными сводами и вычурными арками. Стены были расписаны фресками, в которых преобладали небесно-голубой и белый – цвета мантии и покрывала Девы Марии. В алтаре стояли серебряный крест и подсвечник, над ними горела лампада.
От изумления Аделиза лишь покачала головой. Вилл открыл ей объятия, и она прижалась к его груди.
– Почему мама плачет? – недоумевал Уилкин.
– Потому что она неожиданно получила удивительный подарок.
Уилкин нахмурился:
– А я люблю подарки. Разве мама их не любит?
– Любит и плачет от радости. Пойдите с Бернис, она вас покормит. Мама поговорит с тобой позже.
Няня увела детей, и Аделиза преклонила колени перед алтарем.
Зная ее набожность, Вилл опустился рядом с ней и стал ждать, когда она будет готова идти дальше.
Наконец Аделиза подняла голову и вытерла слезы.
– Мне придется объяснить сыну, что люди иногда плачут от счастья, – с виноватой улыбкой произнесла она.
– Не сейчас, – ответил Вилл. – Я хочу еще кое-что показать вам.
Аделиза покачала головой:
– Не уверена, что готова к другим сюрпризам. Я и так уже себя не помню от изумления.
– Обещаю, вам понравится.
Широко улыбаясь, он взял ее за руку и вывел из часовни в зал, потом провел еще через какие-то помещения, и наконец они попали в богато обставленную жилую комнату с двумя утопленными в стене окнами, обращенными на южную сторону. Между ними располагался камин. В глубине комнаты стояла широкая кровать, на ней лежали тюфяки, но еще не было ни белья, ни полога.
Аделиза огляделась вокруг.
– Замечательно! – воскликнула она, радуясь, что тут нечему удивляться, но, заметив, что Вилл просто сияет, насторожилась.
– Я покажу вам кое-что еще лучше. – Он указал рукой на два дверных проема в восточной стене.
Любопытство победило, и Аделиза приблизилась к первому. По узкому изогнутому коридору она подошла к двери и за ней обнаружила нужник с небольшим круглым окном, пропускающим воздух и свет. Были там и ниша для свечей и гладкое деревянное сиденье.
– Это просто отхожее место. – Она взглянула на мужа с подозрением.
Тот пожал плечами и указал на другую дверь:
– А теперь загляните туда.
Заинтригованная, Аделиза направилась к той двери и увидела почти такую же уборную, только здесь была треугольная емкость, вделанная в стену.
– Вы всегда жалуетесь, что я брызгаю на сиденье, – сказал он. – Больше это не будет вас раздражать, теперь у каждого своя уборная.
Аделиза пристально посмотрела на него, и ее плечи снова начали вздрагивать, а глаза наполнились слезами.
– О Вилл! – И вдруг она засмеялась, и теперь Вилл искоса смотрел на нее, не понимая причины веселья.
Схватившись за живот, хохочущая Аделиза добрела до кровати и упала на тюфяки.
– Вы показали мне город и больницу, – выговорила она сквозь смех, вытирая рукой слезы. – Я ожидала это. Вы показали мне церковь и замок небывалой красоты, и я думала, вы превзошли самого себя. Вы показали мне часовню, такую прекрасную, что у меня защемило вот здесь. – Она приложила руку к сердцу. – И потом вы ведете меня сюда и, как будто это самый дорогой подарок, показываете мне два нужника!
– Но вы довольны? – опасливо спросил он.
Аделиза попыталась сдержать новый приступ хохота, потому что у нее уже живот болел от смеха, да и обидеть мужа не хотелось.
– Конечно довольна! Это необыкновенный сюрприз, и я благословляю вашу доброту. Вы очень заботливый муж.
Он покраснел.
Вилл редко баловал ее подарками, такими как шелка и драгоценные камни. Если она что-то хотела, то просила коннетабля приобрести это для нее. Супруг редко замечал, какого цвета ее платье и принаряжается ли она для него. Он принимал все это как должное, и иногда ей приходилось напрашиваться на комплименты. Но временами удивлял ее, например дарил книгу Эзопа или молитвенник в обложке из слоновой кости. А теперь построил для нее часовню, настолько красивую, что заставил ее плакать… и ее личную уборную, показывая таким образом, что после всех этих лет он все еще заботится о ней. Это редкий и потому очень ценный знак внимания; Генрих никогда не делал для нее ничего подобного, несмотря на то что она была королевой.
Вилл подошел и сел рядом с ней.
– Я размышлял, что может вам понравиться или, по крайней мере, что вы сочтете уместным, – пробормотал он и стал целовать ее, сначала неторопливо, а затем со все разгорающейся страстью.
– Не думаю, что вот это сейчас уместно, милорд, – прерывисто дыша, заметила Аделиза с озорством в голосе. – Сначала надо по крайней мере повесить полог. Что, если кто-нибудь войдет?
Он встал, подошел к двери и задвинул засов.
– Теперь никто не войдет.
Ее кровь превратилась в мед. Негоже нежиться в постели среди бела дня, но именно сознание неприличия происходящего подогревало желание, и потом, это ведь ее долг – любить мужа и рожать ему детей, и в этом смысле то, что между ними происходит, в высшей степени уместно.
Пролив Ла-Манш, март 1147 года
Держась за гардель и наклонившись вперед, Генрих, с взлохмаченными ветром медно-золотыми волосами, наблюдал, как из тумана вырастает и обретает четкие контуры береговая линия Англии. Сейчас это только предвестие, но однажды эта земля будет принадлежать ему. Беспокойные серые волны с барашками на гребне бьются о корпус корабля, в них отражается небо, а ветер такой сырой и холодный, что коченеет лицо, но он радовался тому, что постепенно обозначалось на горизонте, и посмеивался над добродушными шутками матросов. Он отправился в Англию с небольшим отрядом наемников. Заплатить им Генрих не мог – у него ничего не было, однако он обещал людям богатую поживу.
Через неделю ему исполнится четырнадцать, но он чувствует себя мужчиной. Отрочество стало для него трудным испытанием: Генрих не считал себя ребенком и злился, когда другие относились к нему как к несмышленышу.
