О, как развращает власть! Когда-то давным-давно, еще ничего из себя не представляя, он был просто смешным и кротким стариком Томасом Болейном, кентским рыцарем, владельцем небольшого, но прелестного замка. Который бросился в воду крепостного рва, чтобы спасти Мэри и Георга. Стоя тогда на подъемном мосту, пригреваемая солнышком, она, как никогда впоследствии, чувствовала себя защищенной. Брат по-сабачьи плыл к берегу, а сестра покоилась на руках отца, на которого можно положиться, что он спасет и защитит их. Это было, наверное, самым жестоким в этом деле — все смешали с грязью: и веселые детские игры, и искренние чувства, которые она испытывала к Георгу, а он к ней. Все извращено грязным воображением этого зловонного двора. Было невыносимо также и то, что Гарри не осмеливался взглянуть на нее.
Ее дядя, Норфолк, встал, чтобы огласить приговор, и они посмотрели друг на друга, глаза в глаза, подобно двум бойцам, готовым ринуться в драку. Он постоял несколько мгновений молча, и она подумала, каким сладким может казаться ему этот специально затянутый момент. Но вдруг она заметила, что его глаза увлажнились, и великий Томас Говард, стоявший в мантии председателя королевского суда, заплакал. Из-за нее! Ее губы слегка задрожали, когда он неровным голосом произнес:
— Мадам, вы приговариваетесь к сожжению. — Он сделал краткую паузу и зашуршал бумагой. — Либо к обезглавливанию, в зависимости от пожелания Его королевского Величества.
Она посмотрела на Гарри, и он всего на мгновение бросил на нее ответный взгляд. Она не смогла понять, что течет по его лицу — слезы, или пот, или то и другое вместе. Тень улыбки заиграла на ее устах, и что-то отозвалось в его разбитой душе. Появилось мимолетное выражение былой сердечной теплоты, прежде чем он поднялся и вышел из зала, он был слишком измучен и не мог больше ничего ни видеть, ни слышать. И после его ухода мечты Анны — его любимой колдуньи — окончательно разбились вдребезги. Азартная игра окончилась.
В день, когда королева была приговорена к смерти, над Лондоном около часа бушевала летняя буря, которая в конце концов стала перемещаться в сторону Суррея, как бы двигаясь по течению реки. Захарию, ехавшему в замок Саттон — сначала по реке, а затем на лошади, — это казалось предзнаменованием извечной угрозы, символизирующим нечто гораздо более зловещее, чем просто гром и молнии. В действительности, когда он и Сапфира приблизились к роднику Эдуарда Святого, временами издалека доносилось еле слышное громыхание, хотя над ними сияло чистое голубое небо, а вокруг благоухало майское цветение.
Невероятно трудно было решиться взять с собой дочь и использовать ее в ужасном столкновении с силами зла, на которое необходимо было пойти, чтобы навеки восстановить спокойствие в поместье Саттон. Но его склонило письмо Розы Вестон:
«Глубокоуважаемый доктор Захарий!
Нижайше прошу вас, ради спасения души Фрэнсиса, помочь мне. Вам известно о страшном проклятии, наложенном на эту землю и ее обитателей — особенно на наследников по мужской линии. Но, может быть, с помощью древних ритуалов и противодействующего вызывания сил добра это проклятие можно снять? Действительно ли все события на протяжении жизни предопределены заранее, или человеческий разум в силах изменить их ход? Я точно не знаю, но верю, что ваша мудрость способна сделать это. И если не для Фрэнсиса, то хотя бы ради моего ребенка я горячо умоляю вас положить конец этой жестокости с помощью силы, данной вам от рождения Всемогущим Господом».
Однако, читая это, он прекрасно сознавал, что проклятое место впитывает злые силы из каждой принесенной жертвы, что крик несчастной женщины, раздавшийся в древности, вовлечен в вихрь свирепости, накопившейся за прошедшие столетия. И тогда его взор обратился на Сапфиру, и он вспомнил ночь, когда вместе с Анной Болейн — обессиленной и перепуганной — он строил пентаграмму, и как демоническое неистовство было остановлено по приказу дочери. Именно тогда он сказал жене:
— Только Сапфира может снять проклятие Саттона. Я знал об этом уже три года назад и уверен в этом сегодня. Одна она одарена такой силой.
— А если это ее погубит?
— Такого не будет, не может быть. У нее жизненная сила даже больше, чем у моей матери. Она — мастер, мы — подмастерья.
— Но Захарий, она же всего-навсего шестилетний ребенок.
Он отвел глаза в сторону.
— Джейн, я не могу позволить этому злу существовать вечно.
— Но ведь есть постановление суда — Фрэнсис должен умереть? Может ли какая-либо сила — даже сверхчеловеческая — изменить это?
— Я не знаю, — ответил он упавшим голосом. — Мне не дано разгадать эту загадку.
— И ты готов рисковать своим ребенком для достижения сомнительной цели?
— Риск незначителен. Она обладает могущественной силой.
Вслед за этим его жена впервые сделала язвительный выпад насчет его внебрачной дочери.
— Наверное, тебе твоя дочка в Кале — рожденная твоей проституткой Банастр — сможет заменить ее? Запомни: у меня нет другой дочери.
Она покинула комнату, и вот так он взял Сапфиру с собой в поместье Саттон, а Джейн тем временем уехала с их сыном Джаспером в Аллингтонский замок, и мрачное настроение не покидало его. Захарий разрывался на части между естественной любовью, отцовским долгом защитить дочь и желанием разрушить злое колдовство с помощью белой магии. И, как только они доехали до родника, Сапфира без всякой его подсказки пробормотала старинное заклинание, отвращающее сглаз, а затем прильнула к нему — эти два жеста воплотили все то, чем терзалась его совесть.
Домашняя прислуга по его просьбе принесла и установила на козлах переносной столик, на котором Захарий сразу же поставил две белых свечи и распятие, некогда украшавшее стены замка Кеннингхолл, после этого он достал из седельной сумки чаши и склянки с водой и солью, чтобы приблизить ритуал к важнейшим элементам земли.
— Сапфира, — позвал он, когда расставил эти принадлежности на алтаре, — ты освятишь воду?
И было жутковато видеть, как она выступила вперед — такая маленькая и такая хрупкая, — вылила воду в соль, смешала их, окунула в раствор большой палец и начертила крест на его лбу, в то время как он стоял на коленях у ее ног с опущенной в поклоне головой. И он понимал, даже когда склонился над ней и аналогично перекрестил ее, что его благословение не является столь же сильным, что святая вода на ее челе не может придать такую же защиту, как у него, поскольку в конце почувствовал внутренний приказ, что он является всего лишь смиренным слугой природы, по сравнению с великим чародеем, стоящим перед ним.
