— Сапфира, — позвал он, когда расставил эти принадлежности на алтаре, — ты освятишь воду?
И было жутковато видеть, как она выступила вперед — такая маленькая и такая хрупкая, — вылила воду в соль, смешала их, окунула в раствор большой палец и начертила крест на его лбу, в то время как он стоял на коленях у ее ног с опущенной в поклоне головой. И он понимал, даже когда склонился над ней и аналогично перекрестил ее, что его благословение не является столь же сильным, что святая вода на ее челе не может придать такую же защиту, как у него, поскольку в конце почувствовал внутренний приказ, что он является всего лишь смиренным слугой природы, по сравнению с великим чародеем, стоящим перед ним.
— Пошли, дай мне руку, — произнес Захарий, и они вдвоем приблизились к роднику, казавшемуся таким тихим и таким безобидным в лучах заходящего солнца.
— Злой дух обитает здесь, — объявила она.
— Да, и уже много веков. Нельзя ли изгнать его?
На мгновение она обернулась, чтобы взглянуть на отца, и он не понял, то ли голос дочери, то ли голос его матери ответил:
— Я не могу сказать. Дьявол там хорошо укрепился.
Он перекрестился.
— Попытайся.
Она подняла над головой чашу с водой и стала выливать ее в бочаг без особой старательности, не обращая внимания на брызги, после чего промолвила:
— Отец, здесь что-то очень древнее. Оно от старинных богов, которые не подчиняются нашему Господу.
— Но не Бестия?
— Он тут тоже. И все-таки женщина, сделавшая это, была непорочной. Странно.
Вдали раздался еще один раскат грома, а солнце зашло за деревья.
— Вызови его, Сапфира. Вызови, и давай уйдем отсюда.
Она осталась там, где стояла, и все время кружилась.
— Захарий, Захарий, — позвала она, — может, нам поиграть на лугу?
Он не сознавал, где находился и что отвечал, так как его охватило какое-то радостное безумие.
— Мама, это — ты! Давай побежим вместе с ветром.
— Да, отныне и во веки веков. Но помни, здесь таится опасность. Ну что, будем продолжать?
Он чувствовал себя снова мальчишкой, а рука, схватившая его, была взрослой и сильной.
— Пока я с тобой, я в безопасности.
Он не расслышал, как она произнесла: «Да, но я — нет», — потому что его охватил сон, и только когда солнце перестало слепить ему глаза, он увидел, что находится вместе с дочкой у родника Эдуарда Святого, а последние несколько мгновений были простой игрой его воображения.
— Начинай, — сказал он Сапфире, — вызови и изгони злые силы.
Она на манер послушницы поклонилась отцу и встала перед алтарем.
Своим звонким детским голосом она кликнула:
— Выходи, нечистая сила, ступай, где место твое. Я приказываю силам зла уйти отсюда. Именем Господа, изыди, укоренившаяся здесь Бестия.
Казалось, что вся жизнь вокруг замерла: птицы не пели, листья на деревьях не шелохнулись, ветер затих — вот-вот была готова разразиться буря, следовавшая за ними по пятам.
Сапфира подняла чашу с солью и, осенив родник крестным знамением, высыпала в него содержимое.
— Этой солью я освещаю эту воду. Сгинь, древняя сила, сгинь проклятие, старое, как сама жизнь, сгинь, древний хозяин Тьмы, сгинь…
Но тут она запнулась. Из родника поднималось нечто, что Захарий мог описать только как туман, белый, густой и бесформенный. Он на секунду оторопел, уставившись на это, затем рванулся к дочери, чтобы защитить ее в своих объятиях. Но было уже поздно. Сапфира бросилась на землю и забилась в конвульсиях, из горла раздалось хрипение. Сидящий в клетке заяц, которого он принес с собой для того, чтобы переселить в него злого духа, как только тот выйдет из родника, — был невредим, шевелил усами и своей раздвоенной губой. Сила зла вошла в его дочурку.
— Один, Один, — раздался вселяющий ужас грубый голос, и, когда она говорила, мерзкая пена потоком стекала с ее губ.
— Христос, защити нас, — взмолился Захарий. — Salom arepo lemel opera molas. Sator arepo tenet opera rotas!
Сапфира корчилась в агонии.
— Смерть, безумие и отчаяние навечно, — кричала она мужским голосом. — Так предначертано.
— Изыди, дьявол, — заревел Захарий. — Я повелеваю тебе оставить в покое это дитя. Христос, помилуй ее душу. Убереги агнцев твоих.
Пена превратилась в какую-то слизь, и, помимо его сознания, вопреки тому, что перед ним любимая доченька, зрелище изрыгаемого Сапфирой вызвало у Захария тошноту, и ему пришлось отвернуться, рыгая и дрожа. Позади него слышались путаные и чудовищные непристойности, произносимые устами дочери. В это время в небесах, над его головой, собрались тяжелые гнетущие тучи, и после неистовой вспышки молнии начался проливной дождь.
И тут он вспомнил о распятии. Схватив крест с алтаря, он взмахнул им, как палашом, над головой и повернулся к лежащей дочери, лицо которой исказилось в злобе, чем-то напоминая выражение козла.
— Во имя Отца и Сына и Святого Духа я приказываю дьяволу покинуть ребенка.
Раздавшийся вслед за этим тяжелый раскат грома воодушевил его.
— Тор, бог людей, защити мою дочь. Спаси ее от ярости Одина. Ведь в имени твоем сосредоточены священные руны, с которыми девочка хотела взмолиться к тебе, сохрани ее.
Он так и не понял, то ли языческая, то ли христианская вера помогли ей, но для него — цыгана, провидца скрытых тайн — это не имело значения. Бог богов — единая первозданная сила, и только глупые маленькие людишки могли создать всяческие догмы и секты.
Он видел гадкие истечения из ее рта, и вдруг в какой-то миг она преобразилась. На месте, где была дочь, теперь лежала молодая женщина с волосами цвета льна и повторяла:
— О, Эдуард, если бы ты только любил меня! Если бы только…
И вновь перед ним лежала Сапфира. Он склонился над ней, поднял на руки.
— О, дорогая, — воскликнул он, — ты воскресла!
Она открыла глазки, посмотрела на наго никогда ранее невиданным, печальнейшим, полным неизмеримой жалости взглядом. Она открыла рот, пытаясь что-то сказать, но не проронила ни звука.
— Сапфира, — закричал он, исступленно тряся ее.
Слезы потекли по ее щекам, и она покачала головой, и до него наконец-то дошло, какая страшная месть была уготована дочери. Никогда больше она не сможет говорить. Ее чудесное дарование было пресечено одним ударом; она больше не сможет высказать ни свое ясновидение, ни мистические познания. Ребенок онемел.
— О Боже, Боже, Боже, — стонал он, баюкая ее на руках и рыдая. — Я не должен был приводить тебя сюда. Надо было мне набраться храбрости и прийти сюда одному.
Она снова потеряла сознание, когда он положил ее поперек седла, оставив все, взятое с собой, кроме распятия, а дрожащего зайца отпустил в лес. И когда он садился в седло, зная, что никогда больше ноги его здесь не будет, над его головой разразилась такая неистовая буря, будто взревели все силы Вселенной. Отдаленный цокот копыт среди неистового грохота заставил его вглядеться сквозь дождь, и он заметил приближающуюся Розу Вестон, волосы ее развевались на ветру, как пламя, а лицо при вспышках молнии казалось мертвенно-бледным. Из-за этого, а также из-за того, что она скакала на огромной белой лошади, она напоминала собой одну из скандинавских дев — Валькирию, пришедшую отвезти мертвого воина в Вальхаллу[7].
