Саладин понял, что больше не вынесет этой всеобщей трусости перед одним человеком. Медленно повернув коня, он поехал прочь. За ним последовали его эмиры и атабеки, такие же поникшие и молчаливые.
Правда, не прошло и получаса, как в шатре Саладина все они оживились, заговорили, едва ли не перебивая друг друга.
— Нам нужно приступить к переговорам с Ричардом, — сказал советник султана Баха ад-Дин, и многие тут же поддержали его.
— Ричард непобедим, — повторяли они. — Мы должны просто договориться с ним о перемирии и позволить ему убраться восвояси. Тогда мы сможем покинуть военные лагеря и не будем торчать тут еще одну зиму.
— Вы не понимаете, — не выдержав, рассердился Саладин. — Я дал клятву всемогущему Аллаху вести джихад до тех пор, пока не изгоню последнего неверного из Дар аль-Ислама. Я не могу нарушить эту клятву.
— Это только ваши счета с Всевышним, о благочестивый султан Юсуф ибн Айюб, — подавшись вперед, заявил смутьян Дженах ад-Дин, и присутствующие услышали, как звякнули все пластины его доспеха. — Но если вы настроены столь решительно, то прикажите своим мамлюкам первыми идти на кафиров. А то ваши шафрановые любимцы только и могут, что храбро отнимать добычу у наших прорвавшихся в Яффу воинов, якобы предотвращая беспорядки. Что ж вы держите их в стороне? Когда речь идет о битве, вы посылаете сражаться именно нас, а когда хотите получить добычу, то это дело ваших мамлюков.
Саладин смолчал. Ему нужны были деньги, захваченные в Нижнем городе, как и нужны были его мамлюки. Ибо если эмиры начнут возмущаться против своего султана, кто тогда встанет на его защиту, как не они? И Саладин решительно отмел в сторону намек на то, что пришло время отдать на растерзание Ричарду его гвардию, лучших воинов султанского войска.
После этого Саладин в основном молчал, слушая, что говорят остальные.
— Мы сделали все, что было приказано тобой, султан. Но, видимо, Аллах распорядился в этом случае по-своему. И мы, похоже, забыли, что Пророк предписывает начинать битву лишь тем, кто уверен в победе. Есть ли у нас эта уверенность? Не нарушаем ли мы заповеди Пророка, да будет во веки веков благословенно его имя!
Дженах ад-Дин говорил, что, пока Ричард здесь, им не забрать город у проклятых кафиров: Мелек Рик знает, как построить армию, и всегда сражается в первых рядах. Потом кто-то из эмиров предложил, что, возможно, стоит попытаться сразить короля англов стрелой, тогда крестоносцы потеряют своего главу и предводителя.
— Сразить стрелой? — пожал плечами Дженах ад-Дин. — Но разве вы не слышали, что говорили воины, видевшие Ричарда непосредственно в бою? Они уверены, что он заговоренный, что сама их Дева Мариам охраняет его от ран. Вспомните, король англов покинул сражение утыканный стрелами, как еж, он был весь в крови. Но разве много вреда принесло это Мелеку Рику? Сегодня он вновь возглавил кафиров, как будто битва, даже самая тяжелая, только прибавляет ему сил.
И что самое обидное для Саладина, его брат аль-Адиль откровенно восторгался тем, как сражается Ричард. В какой-то миг султан не выдержал:
— Я вижу, нашего брата даже радует, что Мелек Рик поразил в бою столько достойных почитателей Аллаха!
В глазах аль-Адиля светилось лукавство, его улыбка могла таить в себе что угодно.
— Нет, о, мой повелитель, я не могу испытывать радости по этому поводу. И да примут гурии в раю тех, кто пал за ислам! Однако я не могу не восхищаться великолепным воином Мелеком Риком.
Он неожиданно посерьезнел.
— Цена чести и доблести всегда известна нам лучше, чем цена наших грехов. Честь роднит доблестных воинов сильнее крови, даже врагов. И я думаю, что Ричард Английский заслужил того, чтобы мы отказались от своей цели уничтожить его, а вышли с ним на переговоры… как с полководцем, который этого достоин.
Саладин заметил, как многие закивали в знак согласия с его братом. Сам же он нахмурился, глубокие морщины прорезали чело.
— Переговоры всегда начинает тот, кто ближе к поражению, — медленно, глухим голосом произнес он. — Ранее переговоров добивался сам Мелек Рик, и, как бы далеко ни зашли его войска, я понимал, что стремление английского короля договориться указывает на его неуверенность в своей победе. Теперь переговоры начнем мы. Это ли не признание, что мы не в силах ничего сделать с этим коронованным иноверцем?
И опять ему ответил аль-Адиль:
— Мужи, для которых честь — главное достоинство, уважают в противнике все, даже другую веру. Победить такого противника — почетно. Отступить и договориться с ним — совсем не позорно. И если мой султан прикажет, я готов уже сегодня начать переговоры с нашим непобедимым врагом.
Этого хотели все. Саладин это видел и смирился. Он не мог принудить своих эмиров сражаться, когда никто из них не желал новой битвы с Львиным Сердцем. К тому же по их лицам он видел, что его подданные довольны, что он — именно он, а не они! — проигрывает Ричарду. Они не стремились продолжать священную войну джихад. Они хотели вернуться в свои владения, просто жить, торговать, плодить детей… Те двадцать лет, в течение которых он вел свои войны — сначала за власть с мусульманскими соперниками, а потом за освобождение Палестины от неверных, — утомили его подданных. Им хотелось мира.
Саладин вынужден был уступить.
— Мы отходим от Яффы, — поднявшись, сказал он своим эмирам. — Велите трубить сбор. Я готов отвести наши войска к Латруну и послать вестников перемирия к Мелеку Рику.
Ответом ему был вздох облегчения.
— Иншалла! — воскликнули многие, молитвенно воздев руки.
Ричард мог казаться неуязвимым до тех пор, пока он должен был противостоять врагам. Когда же в Яффу прибыл эмир Малик аль-Адиль с предложением начать переговоры, король почувствовал не только величайшее облегчение, но и невероятную слабость. У него едва хватило выдержки, чтобы, как и ранее, шутить и смеяться в обществе обаятельного аль-Адиля.
Но под конец их встречи, когда Малик попытался справиться о Джоанне де Ринель и даже попросил позволить им свидеться, утомленность Львиного Сердца сменилась раздражением. Ричард мрачно поглядел на аль-Адиля и, чуть ли не заскрипев зубами от злости, произнес:
— Сия дама ныне вся поглощена заботами материнства, друг мой. К тому же я бы попросил вас не напоминать мне о вашей увлеченности моей родственницей. Ибо тогда я вспомню то, о чем имел милость забыть, — как вы держали леди Джоанну в плену, даже получив за нее выкуп. И при этом имели дерзость уверять меня, что моя кузина погибла, когда возвращалась в стан крестоносцев. Признаюсь, я не ожидал подобного вероломства от человека, которого называл своим другом. Так что, клянусь верой, вам больше не стоит упоминать в наших разговорах ее имя, дабы не потерять моего расположения к вам, Адиль.
