там долгие часы. То была его молчаливая благодарность, его почтение по отношению к величайшим представителям рода, что навеки выжгли имя Кенигсмарков на европейской земле. В особенности Мориц восхищался великим маршалом Иоганном Кристофом, чья бурная жизнь вызывала в молодом человеке смутное чувство зависти, смешанной с восторгом. Здесь, думал он, преклонив колено возле могилы, я нахожусь по праву; здесь — мои корни! Тем же вечером он написал матери письмо с просьбой, чтобы Август II пожаловал им те вещи, что еще не успели забрать шведы, а также передал в их личное пользование маленькую часовню, которая стала ему так дорога. Прочитав письмо, Аврора даже заплакала от радости и очень скоро составила прошение о передаче имущества, храбро отвоеванного ее сыном...
Увы, последнее веское слово оставалось за Карлом XII. Он перегруппировал войска и поставил во главе обновленной армии выдающегося военачальника графа Стенбока [55]. На исходе года, в битве под Гадебуше [56], он наголову разгромил саксонцев. Большая часть войск Морица бесславно дезертировала. Лишь один юный граф держался в течение целых трех часов, и это был сущий ад: вокруг свистели пули, две лошади пали под ним, сраженные свинцом, и ему приходилось подыскивать себе нового скакуна; на его глазах саксонские офицеры гибли один за другим... Наконец, Мориц отдал приказ об отступлении и провел его столь изящно и хитроумно, что даже бывалые, искушенные в битвах вояки смотрели на него с уважением. Вскоре отец вызвал его в Дрезден, куда по приглашению должна была прибыть на зиму и Аврора.
* * *
Узнав о скорой встрече с сыном, графиня, вне себя от счастья, собрала вещи и тотчас же оставила Кведлинбург. О, как она гордилась своим храбрым Морицем! Увидев его, она улыбнулась и протянула к нему руки, однако радость ее быстро угасла: Мориц жутко страдал после потери под Гадебушем своего саксонского полка, который он с таким тщанием собирал и готовил к сражениям. Восстановить боевое подразделение в силу колоссальных финансовых трудностей было практически невозможно. Причина этого постыдного безденежья была до смешного проста: денежное довольствие, обещанное Августом II, приходило к Морицу крайне нерегулярно, если не сказать, что порой его не было вовсе.
Аврора решила навести кое-какие справки. Она достаточно хорошо знала своего бывшего любовника, чтобы понимать: будучи щедрым и даже расточительным в том, что касалось всяческих удовольствий, праздников и гуляний, Фридрих Август вполне мог проявлять столь же неуемное скупердяйство во всем остальном! В то же время факты говорили сами за себя: с вышеупомянутого довольствия ежемесячно взимался налог, который поступал (тут ей помог ее старый друг Бехлинг, уже весьма пожилой, но по-прежнему хваткий и проницательный) к... Флемингу! Очевидно, он решил выместить свою злобу по отношению к Авроре на ее сыне! И к этой злобе примешивалось острое чувство страха, которое внушал ему Мориц. А все потому, что молодой Фридрих Август, сын Кристины Эберхардины, был всего лишь бледной тенью блистательного бастарда. Братья были одного возраста [57], да и во внешности их прослеживались общие черты, вот только на этом их сходство и заканчивалось. Рыхлый, хилый Фридрих Август, чье тело уже стало заплывать жирком, не шел ни в какое сравнение с широкоплечим и статным Морицем. В умственном плане юный князь был тоже личностью довольно заурядной. Во всяком случае, у него не было склонности ни к политике, ни к военному делу. Короче говоря, бастард обходил законного отпрыска Августа II по всем статьям. Поэтому Флеминг его терпеть не мог и теперь пытался повлиять на денежную сторону вопроса, регулярно изымая добрую половину довольствия Морица. Флеминг надеялся, что в один прекрасный день безрассудная храбрость молодого полковника попросту погубит его где-нибудь на поле брани. Впрочем, пока что все надежды первого министра были напрасны... Забыв об элементарной осторожности, Аврора пришла к королю и все ему рассказала, начиная с того момента, как Флеминг пытался похитить новорожденного Морица и заканчивая денежными махинациями с королевским довольствием. Графиня также предположила, что когда-нибудь первый министр вполне может пойти и на убийство, поскольку головокружительная слава ее сына застит ему глаза!
К сожалению, она пришла не вовремя. Его Величество король Польши был как раз занят очередной любовной интрижкой, а потому все тяготы правления были временно возложены на пресловутого первого министра.
— В самом деле, сударыня, вы зря тратите время! Я не для того вас пригласил сюда, чтобы вы поносили моего дорогого Флеминга.
— Ваш дорогой Флеминг — просто вор, да к тому же еще и потенциальный убийца! Я ведь уже давно за ним наблюдаю, и эта ненависть к моему сыну проявляется постоянно! Не говоря уже о...
Фридрих Август ударил кулаком по столу с такой силой, что дубовая столешница протестующее скрипнула, а стоявший на ней подсвечник подскочил и свалился на пол:
— Довольно, я больше не желаю это выслушивать! И советую вам придержать вашу клевету при себе, если хотите, чтобы мы остались друзьями. А теперь я прошу вас уйти и ждать моего решения, которое я вынесу, основываясь на вашем дурном поведении...
— Несложно догадаться, — выдавила Аврора с легким смешком, — что мне не остается ничего другого, как вернуться в Кведлинбург?
— Разумеется, нет! Ступайте к себе в ожидании дальнейших распоряжений!
Возражать было бессмысленно. Пытаясь хоть как-то подавить в себе кипучую ярость, Аврора отправилась к своей сестре. Та приняла ее с некоторым недоумением, а когда узнала подробности последних событий, вообще не нашлась, что сказать. Неужели, Аврора потеряла рассудок? Она ведь знала, что Фридрих Август целиком и полностью зависел от Флеминга. Только с его помощью король мог кутить и веселиться, не думая лишний раз о судьбе своего государства!
— Да я знаю! — пожаловалась Аврора. — Но мне невыносимо видеть, как страдает мой сын. Будучи не в состоянии восстановить свой полк, он утешает горе, бегая за очередной юбкой...
Амалия рассмеялась:
— Он? Бегает? Скорее наоборот. Половина местных женщин сходит по нему с ума. А он — знай себе выбирает!
На Аврору вдруг снизошла материнская гордость. Смягчившись, она признала:
— Да, он и впрямь очень красив! Даже красивее, чем его отец! Высок, могуч, но в меру, ладно сложен, держится изумительно, да и силы ему не занимать. А какие у него чудесные глаза!..
— А какой гордый профиль, как гармонично очерчена линия рта... правда, не слишком ли чувственные у него губы? — продолжила госпожа фон Левенгаупт, передразнивая свою сестру. — Блестящий воин с блестящим
