Обнаруживаются, однако, и признаки неповиновения. Объявилась некая группировка — «Бешеные псы», как они сами себя именуют. Они предерзко осмеивают наиболее ревностных приверженцев Савонаролы, обзывая их «богорадниками»[52] и «плаксами», и даже осмеливаются бить в барабаны в церкви, пытаясь заглушить проповеди приора. Число их невелико, но, как поговаривают, оно постоянно растет.
Я буду и впредь сообщать Вам о ходе событий.
Остаюсь Ваш преданный слуга,
Катон
Катон!
Вам, без сомнения, уже известно, что французская армия миновала Рим без боя. Едва Карл отправился на поимку своей заветной цели, Неаполя, я предпринял меры, кои мы обсудили в Ваш прошлый приезд. Верьте, что счастливый, хоть и кровопролитный, исход бедствий, легших ныне ярмом на всю Италию, уже близок.
Ваш во Христе,
Родриго
Ваше Святейшество!
Я бесконечно счастлив тем, что наш замысел успешно претворяется в жизнь. «Священная лига», учрежденная Вами ради изгнания французов из Италии, явилась абсолютно гениальным политическим ходом. К ней присоединится любой удельный правитель в здравом уме и рассудке. Как прозорливо Вы предусмотрели, Савонарола не в своем уме и, стало быть, откажется вступить в нее!
Теперь, когда Вы потребовали приора к себе в Рим, дабы он разъяснил причину, по какой приветствовал захватчиков, Вы полагаете, он подчинится и прибудет?
Ваш верный слуга,
Катон
Катон!
Меня ничуть не удивило, что наш общий друг проигнорировал мое требование явиться в Рим и отчитаться в преступном соглашательстве с врагом Италии королем Карлом, коего он именовал «избранником Божьим», а также в возобновлении лжепророчеств. Савонарола отговорился тем, что Флоренция, дескать, без него пропадет и что «Господу неугодно, чтобы он отлучался в Рим».
Он немало позабавил меня, предуведомив о том, что мне самое время позаботиться о спасении души, и принялся кропать послания французскому королю с предложениями сместить меня с папства. Впрочем, обзывая меня «еретиком и иноверцем», он не слишком погрешил против истины.
В ответном письме к нему я воспретил ему всякое священнослужение, но по Вашим запискам я могу судить, что он ежедневно отправляет мессы.
У меня не остается иного выхода. Нарочный, который доставит Вам это сообщение, вручит приору и мою буллу об отлучении. Флорентийской синьории я также наказал не допускать этого сына беззакония до богослужений, а если он не покорится, то отправить его прямиком в Ватикан. Надеюсь, они в полной мере прочувствовали мое неудовольствие. Если городское духовенство ослушается меня в столь серьезном деле, то вся Флоренция ощутит на себе гнет папского интердикта.[53]
Ваш во Христе,
Родриго
Ваше Святейшество!
После того как Савонарола притих на целых полгода — и я уже опасался, как бы все задуманное нами предприятие не пошло прахом, — настоятель монастыря Сан-Марко наконец-то предстал всем в своем истинном свете. На Рождество он открыто бросил Вам вызов тем, что при стечении тысяч прихожан отслужил в Дуомо праздничную обедню. Римскую церковь он во всеуслышание объявил с кафедры «сатанинским лагерем», потворствующим ереси и пороку.
Прибавить к этому, по-моему, больше нечего.
Ваш верный слуга,
Катон
Дорогой мой Леонардо!
Бросай все и тотчас приезжай во Флоренцию. Савонарола арестован.
Любящая тебя, мама.
Открывая входную дверь, я прекрасно знала, что сейчас увижу Леонардо, и все-таки встреча с сыном взволновала меня ничуть не меньше, чем некогда в саду у Верроккьо, где он шестнадцатилетним юношей позировал в образе библейского героя Давида. Вся наша жизнь состояла из череды разлук и возвращений, и каждое новое не походило на прежние. Неизменным оставалось только утешение, которое мы находили в объятиях друг друга.
Папенька тоже спустился поприветствовать внука. Они обнялись: мой сын — мужчина в расцвете здоровья и сил, и отец, уже переступивший порог дряхлости.
— Я опасался, как бы меня не узнали в городе, — пояснил Леонардо, откидывая капюшон накидки, — а получилось так, что я и сам с трудом узнал Флоренцию. Сколько в ней теперь уныния и мрака!
Он оглядел скудную обстановку первого этажа дома — несколько скамей и дверь в кладовку.
— Кажется, у вас здесь никакой аптеки…
— У нас даже садика нет, — откликнулся папенька, направляясь к лестнице и приглашая нас за собой.
Все вместе мы поднялись на второй этаж. В гостиной было немного уютнее — там стоял стол, а на сиденья я разложила подушечки. Однако без книг — неотъемлемой принадлежности всех наших прежних жилищ — комната выглядела странно пустой, и их отсутствие было для нас трагедией.
Мы сели за стол, где ждал приготовленный мной скромный ужин. Папенька разлил по бокалам вино.
— Хорошо, что в такие тяжкие времена вы с дедушкой держитесь вместе, — сказал Леонардо.
Я стиснула папенькину руку.
— Нам очень повезло. Бедный Пико! Он умер в то самое утро, когда Флоренцию заняло войско французов. Я уверена, что одна беда повлекла за собой другую.
— Хорошо хоть в моем доме обошлось почти без жертв от их вторжения, — сообщил Леонардо. — Не считая бронзового коня. Весь собранный мною металл переплавили и наделали из него ядер для французской армии. Я, конечно, немного погоревал: все-таки было положено столько сил… И потом пустить все псу под хвост. — Он скривился. — Но Лодовико меня пожалел…
— Ты о «Тайной вечере» на стене трапезной? — спросила я, вспомнив о содержании его недавнего письма.
— Мне так обрыдли эти христианские сюжеты, — вздохнул Леонардо. — Но только их и предлагают! Хотя именно они меня и кормят… — Он вдруг обернулся к папеньке. — С прискорбием признаюсь, что я вынужден был прикончить твою дочь. И соседи, и заказчики до того донимали меня расспросами, отчего так долго не видно Катерины, что мне пришлось объявить ее больной. Тогда синьора Риччи выразила настойчивое желание навестить свою приятельницу и отнести ей лекарства. — Он сокрушенно поглядел на меня:
— Как ни печально, но тебе пришлось преставиться! В глубокой печали я закупил три фунта воска на погребальные свечи и выделил восемь сольди на похоронные дроги. Потом я испросил разрешения на погребение, и, знаешь, вся церемония прошла так быстро — я ведь был очень расстроен! — что никто не успел даже узнать, что ты скончалась и уже лежишь в земле. Если ты надумаешь снова приехать в Милан, боюсь, тебе нужно будет прикинуться какой-нибудь другой дамой! Моей экономкой, например, — пошутил он в заключение.
