Его открывал эскадрон кавалергардов. Затем двигалась вереница церемониймейстеров, которые несли царские регалии покойного Александра II: короны, гербы, скипетры, державы главных городов и губерний, входивших в состав России. Перед каждым гербом двое конюших в поводу вели коня под черной попоной.
Вслед за ними старый князь Суворов, потомок генералиссимуса, нес на золотой подушке корону, которая была тяжела от усыпавших ее бриллиантов, рубинов, сапфиров, топазов. Это была корона Российской империи.
За Суворовым следовали представители трех основных сословий: дворян, купцов, крестьян.
Два взвода кирасир замыкали первую часть шествия.
После небольшого перерыва вышли певчие с горящими свечами, а за ними священнослужители в черных ризах, расшитых серебром. Вслед за ними двигалась траурная колесница, запряженная восемью черными лошадьми в траурных попонах с белыми султанами. Внутри колесницы по углам гроба стояли четыре генерал-адъютанта. Сам гроб был покрыт горностаевым покрывалом, вышитым золотом.
За гробом следовал Александр III с непокрытой головой, в Андреевской ленте через плечо. Его сопровождали великие князья.
Его жена Мария Федоровна с детьми, великими княгинями и придворными дамами следовали за гробом в траурных каретах.
Шествие замыкал отряд гвардейцев.
Перед собором Петропавловской крепости великие князья сняли гроб и на плечах понесли его к катафалку.
Вслед за этим в ярко освещенной церкви, перед торжественно сверкающими иконами началась заупокойная литургия.
Императорская семья заняла место справа от катафалка.
Придворные чины, министры, генералы, сенаторы и высшие представители гражданской и военной власти стояли посередине собора. Иностранные послы вместе с чинами посольств заняли место поблизости от катафалка.
Посиневшее лицо усопшего, освещенное колеблющимся пламенем свечей, казалось трагическим.
Стоявший рядом с Морисом Палеологом секретарь посольства Мельхиор де Вогюэ, известный литератор, негромко проговорил:
– Вглядитесь в этого мученика! Он был великим царем и был достоин лучшей судьбы… Он не был блестящим умом. Но он был великодушным, благородным и прямым. Он любил свой народ и питал бесконечную жалость к униженным и оскорбленным… Вспомните о его реформах. Петр Великий не совершил большего! Вспомните обо всех трудностях, которые ему надо было преодолеть, чтобы уничтожить рабство и создать новые основы для хозяйства. Подумайте, что тридцать миллионов человек обязаны ему своим освобождением… А его административные реформы! Ведь он пытался уничтожить чиновный произвол и социальную несправедливость! В устройстве суда он создал равенство перед законом, установил независимость судей, уничтожил телесные наказания, ввел суд присяжных. В иностранной политике созданное им не менее значимо. Он осуществил замыслы Екатерины II о Черном море, он уничтожил унизительные статьи Парижского трактата; он довел московские знамена до берегов Мраморного моря и стен Константинополя; он освободил болгар, он установил русское преобладание в Центральной Азии… И наконец в самое утро своего последнего дня он работал над преобразованием, которое неминуемо вывело бы Россию на путь мирного западноевропейского развития: он хотел дать конституцию… И в этот день революционеры его убили! Как загадочно-странно перекрещиваются линии истории и как издевается она над здравым смыслом! Да, быть освободителем небезопасно!
В это время хор начал петь «Вечную память». Вслед за тем священник прочел отпущение грехов и приложил ко лбу усопшего полоску пергамента с начертанной на ней молитвой.
Наступил момент последнего прощания.
Поднявшись по ступеням катафалка, с глазами, полными слез, Александр III склонился над гробом и запечатлел прощальный поцелуй на руке отца. Его жена Мария Федоровна, великие князья и княгини последовали его примеру.
Вслед за ними послы с чинами посольства приблизились к гробу. Но в это время главный церемониймейстер, князь Ливен, попросил всех остановиться.
В глубине церкви, из двери, ведущей в ризницу, вышел министр двора Адлерберг, поддерживая хрупкую молодую женщину под длинной траурной вуалью. То была морганатическая супруга покойного императора, княгиня Екатерина Михайловна Юрьевская, урожденная Долгорукая.
Неверными шагами поднялась она по ступеням катафалка. Опустившись на колени, она погрузилась в молитву, припав головой к груди покойного. Через несколько минут она с трудом поднялась и, опираясь на руку графа Адлерберга, медленно исчезла в глубине церкви.
Вслед за этим дипломатический корпус прошел мимо гроба императора.
Спустя ровно месяц, 3 апреля 1881 года, состоялась публичная – чего уже давно не было в России! – казнь цареубийц.
Накануне в Дом предварительного заключения прибыл священник со Святыми Дарами, и осужденным было предложено исповедаться и причаститься. Рысаков исповедался, плакал и причастился. Михайлов исповедался, но от причастия отказался.
– Полагаю себя недостойным, – сказал он.
Кибальчич долго спорил и препирался со священником на философские темы, но исповедоваться и причащаться отказался:
– Не верую, батюшка, ну, значит, и канителиться со мной не стоит.
Желябов и Перовская отказались видеть священника.
День казни выдался ясный, солнечный и морозный. Народ толпился на Литейной, Кирочной, по Владимирскому проспекту и на Загородном. Семеновский плац с раннего утра был заполнен народными толпами.
Вот из ворот Дома предварительного заключения одна за другой, окруженные конными жандармами, выехали черные, двухосные, высокие, на огромных колесах позорные колесницы. В первой сидели Желябов и Рысаков. Оба были одеты в черные, грубого сукна арестантские халаты и черные шапки без козырьков.
Во второй колеснице сидели Кибальчич и Михайлов, а между ними – Перовская, все в таких же арестантских халатах. Они были смертельно бледны. У каждого преступника на груди висела доска с надписью: «Цареубийца».
Все время грохотали барабаны. Возбужденно гомонила толпа.
Ни от кого не было слышно ни слова сожаления, сочувствия, милосердия, просьбы пощады. Ненависть и злоба владели толпой:
– Повесят! Их мало повесить… Таких злодеев запытать надо…
– Слышь, ее, значит, в колесницу сажают, ну, и руки назад прикручивают, а она говорит: «Отпустите немного, мне больно». Ишь, какая нежная, а когда бомбы бросала, не думала – больно это кому или нет? А жандарм ей говорит: «После еще больней будет».
– Генеральская дочь, известно, не привычна к боли…
– Живьем такую жечь надобно. Образованная.
