И только когда они свернули на улицу, ведущую к особняку Куинзберри, Милли спросила, словно ей пришла в голову запоздалая мысль:
— А как поживает миссис Энглвуд?
— Кажется, хорошо. Рада, что вернулась назад, — ответил Фиц. Затем, после короткой задержки, добавил: — Она представила меня своим детям.
Наконец-то Хелена заметила, как у него прервался голос. У нее сжалось сердце. Она помнила его безысходное отчаяние, когда он сообщил новость о своей неизбежной женитьбе. Она помнила слезы, струившиеся по щекам Венеции — и по своим собственным тоже. Она помнила, как трудно было не расплакаться на людях, когда она в следующий раз столкнулась с Изабелл.
— Должно быть, у нее красивые дети, — прошептала Милли.
Фиц посмотрел в окно.
— Да, очень. Исключительно красивые.
Милли точно рассчитала время для вопроса. В этот самый момент экипаж остановился перед резиденцией Куинзберри, и больше ни слова не было сказано об Изабелл Пелем Энглвуд или ее детях, когда они вошли в дом и приветствовали собравшихся друзей и знакомых.
К великому неудовольствию Хелены, виконт Гастингс тоже был здесь. Гастингс был близким другом Фица, и именно он сообщил ее родным об их романе — после того как обманом выманил у нее поцелуй под предлогом, что будет хранить ее секрет. Его бесстыдное объяснение состояло в том, что он обещал всего лишь скрыть личность ее любовника, а не молчать о самом романе.
К счастью, его не усадили рядом с ней за обедом — она не была уверена, что не ткнет его вилкой в глаз, если проведет рядом с ним более четверти часа кряду. Но после обеда, когда джентльмены вновь присоединились к дамам в гостиной, он, не долго думая, приблизился к ней.
Хелена сидела на кушетке вместе с Милли и миссис Куинзберри, которая сердечно приветствовала Гастингса, а затем, словно по тайному сговору, они с Милли поднялись и отошли в сторону, смешавшись с другими гостями в комнате.
Гастингс уселся на кушетку и положил руку вдоль спинки так, чтобы ясно дать всем понять, что он не хочет, чтобы к ним присоединился кто-нибудь еще.
— Вы выглядите расстроенной, мисс Фицхью. — Он понизил голос. — Ваша постель пустует последнее время?
Он прекрасно знал, что за ней следят более пристально, чем за ценами на фондовой бирже. Хелена не могла протащить хомячка к себе в постель, не говоря уже о мужчине.
— Вы неважно выглядите, Гастингс, слишком бледны, — сказала она. — Снова утратили способность доставлять английским красоткам удовольствие, к их великому разочарованию?
— Ах, вижу, вам знакомо это чувство разочарования, — усмехнулся он. — Я ожидал этого от Эндрю Мартина.
— Как ожидаете этого от себя, без сомнения, — язвительно сказала она.
Он демонстративно вздохнул.
— Мисс Фицхью, вы постоянно стараетесь меня очернить, а ведь я всегда только воспеваю вам хвалу.
— Ну что ж, мы все делаем то, что должны, — заметила она с ядовитой улыбкой.
Он не ответил — словами по крайней мере.
Большую часть времени она отвергала его без всяких колебаний. Но стоило ему бросить взгляд на нее с этой легкой усмешкой на губах и сотней грязных мыслей в голове, и она обнаруживала, что сердце ее начинает учащенно биться.
Он занимался греблей, когда учился в Итоне, а затем в Оксфорде, и все еще отличался мощным телосложением спортсмена. В ту ночь, когда он повздорил с ней по поводу ее романа, когда Хелена позволила ему прижать ее к стене и поцеловать, она очень отчетливо ощутила его силу и мускулистость.
— Я подыскиваю издателя, — неожиданно заявил он.
Ей пришлось сделать усилие, чтобы вырваться из плена воспоминаний об их полночном поцелуе.
— Я и не знала, что вы умеете писать.
Он укоризненно поцокал языком.
— Моя дорогая мисс Фицхью, если бы Байрон сегодня вернулся к жизни, он бы захромал на обе ноги от зависти к моему блистательному таланту.
Ужасная мысль промелькнула у нее в голове.
— Только не говорите мне, что вы сочиняете стихи.
— Боже милостивый, нет. Я романист.
Хелена вздохнула с облегчением.
— Я не издаю беллетристику.
Его это не обескуражило.
— Тогда рассматривайте мой труд как мемуары.
— Не вижу, что вы сделали в своей жизни такого, что заслуживает быть увековеченным в печати.
— Разве я не упоминал, что это эротический роман — или любовные мемуары, там видно будет?
— И вы полагаете, что это подходящий материал для моего издательства?
— Почему нет? Вам нужны книги, которые пользуются спросом, чтобы субсидировать нудные произведения мистера Мартина.
— Это не означает, что я готова ставить название моей фирмы на порнографии.
Он откинулся назад с выражением притворного ужаса на лице.
— Моя дорогая мисс Фицхью, все, что возбуждает вас, вовсе не порнография. Зачем такие громкие слова?
Жаркое чувство захлестнуло ее. Ярость? Да… но, наверное, не только.
Она подалась к нему, стараясь наклониться достаточно низко, чтобы продемонстрировать прелести, скрывающиеся за глубоким декольте, и прошептала:
— Вы ошибаетесь, Гастингс. Меня возбуждает именно порнография.
Его глаза широко раскрылись от изумления, а она стремительно поднялась, взметнув пышные юбки платья, и ушла, оставив виконта одного.
— Могу я попросить вас уделить мне минутку? — спросил Фиц.
Хелена удалилась в свою комнату сразу же, как только они вернулись домой. Жена Фица, переговорив с экономкой, тоже направлялась к лестнице.
Она повернулась кругом.
— Конечно, милорд.
Ему нравился ее слегка игривый тон. Когда они только поженились, он считал ее пресной, как вода из-под крана, в то время как Изабелл казалась более опьяняющей, чем чистое виски. Но с тех пор он осознал, что у его жены острый живой ум, тонкое чувство юмора и иронический взгляд на мир.
— Полагаете, Гастингс когда-нибудь поймет, — спросила она, поднимаясь по ступенькам, — что циничное подшучивание — не самый лучший способ ухаживания за нашей Хеленой?
Жемчужины и бриллианты сверкали в ее волосах. Его графиня была далеко не прочь придать себе немного очарования по вечерам.
— Наверное, это приходит ему в голову постоянно, но он слишком самонадеян, чтобы изменить подход.
Милли управляла хозяйством из своей гостиной, расположенной этажом выше. Но когда они с мужем принимали посетителей по делам бизнеса или хотели что-либо обсудить, то всегда пользовались его кабинетом.
Она села на свое обычное место — в кресло по другую сторону письменного стола — и открыла веер, изящную вещицу из черных кружев на планках из панциря черепахи. Ее вкус в выборе украшений иногда удивлял его — этот веер был более чем соблазнителен. Но вряд ли можно было винить ее за то, что она оживляет свой обычно строгий гардероб одним или двумя неожиданными аксессуарами.
