Щедрое предложение, высказанное в учтивой придворной манере. Лицо Елизаветы потеплело. Она приняла руку Роберта и оглянулась на Сесила.
– Я пойду следом, ваше высочество, – быстро произнес тот.
Ему было невыносимо наблюдать, как Роберт Дадли показывает королеве комнаты и залы, словно водит по собственному дворцу.
«Торопись, пользуйся своим преимуществом, – раздраженно думал Сесил. – Мы с нею в твоих руках. Робеем, как провинциальная родня в доме столичной знати. Даже не можем сказать, где находятся наши комнаты. Зато ты знаешь дворец как свои пять пальцев. Посмотреть на тебя со стороны – принц-наследник, который не сегодня-завтра станет королем, а пока, как и подобает радушному хозяину, водит заезжую принцессу, показывая ей свои владения».
Роберт Дадли оказался прав. Дворец Уайтхолл больше напоминал деревню под одной крышей, и Елизавете было отнюдь не просто изучить расположение его многочисленных коридоров и лестниц. Когда она появлялась на улицах, многие обнажали головы и кричали «ура» принцессе-протестантке. Но хватало и тех, кто натерпелся за годы правления Марии и более не желал видеть на английском престоле женщину. Многие предпочли бы, чтобы Елизавета объявила о помолвке с добропорядочным протестантским принцем и бразды правления Англией оказались бы в твердой мужской руке. Находилось и достаточное число тех, кто считал лорда Генри Гастингса – племянника короля Генриха и мужа сестры Роберта Дадли – более удачным претендентом на королевский трон, нежели Елизавету. Молодой человек благородного происхождения, он был бы достойным правителем. Хватало и таких, кто тайно перешептывался или молча мечтал о другой Марии – королеве шотландцев и французской принцессе, которая принесла бы Англии мир, долгосрочный союз с Францией и конец распрям на религиозной почве. Пусть она и младше Елизаветы, всего шестнадцатилетняя, но удивительно красива и уже замужем за наследником французского престола, что обещало неплохие перспективы.
Елизавете, пока еще не коронованной и не помазанной на правление, предстояло изучить не только хитросплетение дворцовых коридоров и лестниц, но и как можно скорее разобраться в расстановке придворных сил, назначить на высшие должности своих друзей и действовать как законной наследнице династии Тюдоров. Конечно же, она должна была безотлагательно что-то делать с церковью, оказывавшей ей открытое и решительное сопротивление. Если в самое ближайшее время не обуздать клерикалов, они ее свергнут.
Требовалось найти компромисс. Тайный совет, в котором еще заседали многие фавориты покойной Марии, но все сильнее становились новые друзья Елизаветы, нашел этот компромисс. Церковь надо восстановить на тех условиях, на каких она существовала при Генрихе VIII ко времени его смерти. Стране нужна англиканская церковь, управляемая подданными своего монарха и возглавляемая им. Она должна подчиняться национальным законам, платить подати в английскую казну. Пусть большинство служб и молитв в ней читаются на английском языке, но форма и содержание богослужений почти целиком совпадают с католической мессой.
Такое решение казалось разумным для всех, кто желал, чтобы Елизавета взошла на престол без ужасов гражданской войны. Оно устраивало сторонников мирного перехода власти. Однако предлагаемый компромисс не принимала сама церковь, епископы которой были категорически против уступок ереси Реформации. Хуже всего, что он не нравился и будущей королеве, вдруг проявившей упрямство, сейчас крайне неуместное.
– Не хочу, чтобы в королевской часовне на причастии поднимали дарохранительницу, – уже в двадцатый раз повторила Елизавета. – Я не допущу, чтобы на рождественской мессе мы поклонялись какой-то лепешке из пресного теста!
– Вы абсолютно правы, – устало соглашался Сесил.
Был канун Рождества. Он надеялся встретить этот праздник в кругу семьи, мечтал принять рождественское причастие в своей домашней часовне, по протестантскому обряду, без ненужных пышностей, как и было задумано Господом. Все рождественские праздники Сесил рассчитывал пробыть дома, а ко двору вернуться лишь в начале января, чтобы отметить канун Богоявления.
Он и так не без труда нашел епископа, согласившегося отслужить в королевской часовне мессу перед принцессой-протестанткой, а теперь Елизавета пыталась изменить обряд.
– Причастие он будет совершать так, как я сказала, – заявила упрямая девчонка. – Как его зовут? Епископ Оглшем?
– Оуэн Оглторп, – поправил ее Сесил. – Епископ Карлайла. Он понимает ваши чувства и во время службы в вашей часовне не станет поднимать дарохранительницу с облаткой. Все пройдет так, как вы желаете.
На следующий день Сесил в ужасе обхватил голову, увидев, как епископ привычно поднял дарохранительницу, чтобы паства поклонилось телу Христову в магический момент пресуществления.
– Епископ! Опусти дарохранительницу! – прозвенело с королевской скамьи.
Казалось, епископ Оглторп не слышал приказа Елизаветы. Возможно, так оно и было. Глаза его давно закрылись, а губы шевелились, произнося молитву. Всем своим сердцем епископ верил, что в этот момент Господь нисходит на землю и что сейчас он держит в руках не сосуд с облаткой, но живого Бога, которому должны поклониться все истинные христиане.
– Епископ! Ты что, меня не слышал? Опусти дарохранительницу!
Деревянная резная дверца, загораживающая королевскую особу от взглядов прихожан, с грохотом распахнулась. Епископ Оглторп прервал обряд, быстро оглянулся через плечо и встретился с пылающим взглядом разъяренной принцессы. Елизавета высунулась из окошка так же решительно, как торговка рыбой из-за прилавка. У нее раскраснелись щеки, черные глаза сверкали, как у рассерженной кошки. Епископ отметил, что Елизавета поднялась с колен и сейчас стояла в полный рост, указывая на него пальцем.
– Это моя часовня! – отчеканила Елизавета. – Ты служишь здесь как мой священник. Я – королева. Изволь делать то, что я тебе велю. Опусти дарохранительницу!
Епископ будто вообще ее не слышал. Он вновь повернулся лицом к алтарю, закрыл глаза и вручил себя Богу.
Но Оглторп услышал и даже ощутил шуршание ее платья, а затем – резкий и чуждый для часовни звук хлопнувшей двери. Королева убежала, точно капризное дитя. У епископа кололо в плечах, у него пылали руки, однако он по-прежнему стоял спиной к прихожанам, служа мессу не с ними, а для них. То было тесное единение священника с его Богом – таинство, доступное лишь очам верующих, но не их участию. Епископ осторожно опустил дарохранительницу на алтарь и молитвенно сложил ладони, втайне желая зажать в них свое бешено стучащее сердце. Чтобы королева опрометью выбежала из собственной часовни, обуреваемая вздорными еретическими мыслями? И когда? В Рождество! В светлый день рождения Господа!
