— Вот так-то лучше! А теперь осени себя крестом, — добавила герцогиня, направляя ручку малышки. Потом она начала читать молитву Богородице:
— Ave Maria, (gracia plena, Dominus tecum…
Совершенно очевидно, что девочка еще не привыкла к латыни. Кормилица или мать, должно быть, просто сажали ее к себе на колени, чтобы она произнесла простую молитву для самых маленьких. Но непонятные слова показались Сильви занятными, и она смогла повторить их в меру своего разумения, подвергая тем самым серьезному испытанию молитвенный настрой Элизабет, Франсуа и горничных, стоявших на коленях позади герцогини.
Закончив молиться, герцогиня сама уложила Сильви, вложила ей в руки куклу и поцеловала:
— А теперь пора спать, малышка! Завтра вы отправитесь на прогулку с… господином Ангелом.
Сильви послушно засунула палец в рот, закрыла глаза и тут же заснула. Герцогиня опустила полог и обратилась к детям:
— Завтра она вместе с вами отправится в Вандом. У этой бедняжки никого больше не осталось на свете. Во всяком случае, насколько мне известно. Она чудом уцелела во время всеобщей резни в замке. И шевалье де Рагнель полагает, что девочке все еще грозит опасность. Вы будете заботиться о ней до моего возвращения. А теперь пришла пора расстаться. Монсеньор де Коспеан и я, мы выезжаем через час. Вы — на рассвете. Мы еще увидимся… Если так будет угодно богу…
— Матушка! — воскликнул встревоженный Франсуа. — Вы подвергаетесь такому риску, позвольте мне поехать с вами!
— Нет. Я исполняю свой долг перед вашим отцом. А вы, сын мой, должны помнить свой — перед вашим именем. Мы узнали сегодня вечером, как просто можно уничтожить целую семью. Недопустимо подвергать наш род такому риску. Помните, что в ваших жилах течет королевская кровь… Обнимите меня, чтобы придать мне храбрости! — добавила герцогиня, неожиданно заливаясь слезами. С самого приезда епископа она сдерживалась, чтобы не выглядеть в несчастье как обыкновенная жена и мать, снедаемая беспокойством. Только перед младшими детьми Франсуаза еще могла дать себе волю. Уже проникнувшийся важностью положения старшего сына де Меркер не понял бы ее, впрочем, скорее, не захотел понять.
Какое-то мгновение они прижимались друг к другу и вместе плакали. Потом Франсуаза так же внезапно, как расплакалась, вырвалась из объятий детей и вышла со словами:
— Мадам де Бюр, проследите за тем, чтобы по приезде моей дочери дали слабительное. Мне кажется, что ее цвет лица несколько нехорош. Да и весна — это самое лучшее время для очищения организма…
Конец наставления затерялся где-то в глубине замка. Но гувернантку это ничуть не удивило. Все здесь знали, что герцогиня обожает резко менять тему разговора. Разве это не лучший способ прийти в себя, когда эмоции грозят захлестнуть вас?
Пока маленькая сиротка спала в эту первую ночь вдали от дома, который ей еще не скоро предстояло увидеть вновь, началась череда торопливых отъездов. Сначала отбыл Персеваль де Рагнель. Он сопровождал повозку, в которую уселись настоятель местной церкви и церковный служка. Спустя час замок покинул экипаж Филиппа де Коспеана, унося с собой герцогиню Вандомскую и мадемуазель де Лишкур, ее фрейлину. Франсуаза отдавала ей предпочтение из-за ее здравого смысла, непоколебимого спокойствия и глубочайшей набожности. Наконец, на рассвете, к дверям подогнали кареты, которые должны были увезти детей герцога Сезара под прикрытие крепостных стен его города.
Маленькая Сильви, ради которой камеристка просидела всю ночь, перешивая на нее старые платья Элизабет, казалось, совсем забыла о своих печалях. Она смотрела на последние приготовления широко открытыми глазами, удобно устроившись на руках госпожи де Бюр. Эту даму поразили в самое сердце хрупкость девочки и ее мордашка, напоминавшая грустного котенка.
День обещал быть великолепным. Прогремевшая накануне гроза, разразившись обильным ливнем, отмыла окружающий пейзаж, прекрасные черепичные крыши и мраморную облицовку дворца. Первые лучи солнца окрасили все вокруг нежным розовым сиянием. В кристально чистом утреннем воздухе раскинувшийся неподалеку лес благоухал свежевымытой листвой, молодой травой и мокрой землей. Удерживаемые конюхами лошади нетерпеливо фыркали. В такую отличную погоду им не терпелось пуститься галопом по направлению к Вандому. Понятно, что сегодня они туда не попадут, ведь от Ане до города тридцать три лье.
Гувернантка передала девочку слуге, чтобы сесть в карету. Сильви начала болтать ногами и так отчаянно вырываться, что руки мужчины заскользили по платьицу из гроденапля цвета анютиных глазок — всем показалось, что этот оттенок более или менее подходит к трауру — и выпустили малышку. Она шлепнулась на землю, к счастью, не получив особых повреждений. Едва оказавшись на ногах, девчушка припустилась бегом так быстро, как только позволяли мешающиеся нижние юбчонки и маленькие ножки, громко вскрикивая от радости. Она заметила «господина Ангела», выходившего из замка в сопровождении своего брата Людовика и отца Жака Жиля, их воспитателя и наставника.
Отец Жак появился в семье по рекомендации капитула церкви Святого Георгия, которую посещала семья Вандом. Это был внушительный господин, любивший хорошенько поесть, но опасающийся сквозняков. Двигался он осторожными шагами, завернувшись в некое подобие душегрейки из черного бархата. Если не считать латыни, на которой святой отец мастерски изъяснялся, он знал немного, но во время службы всем был слышен его великолепный бас. Если образование, которое он давал своим юным ученикам, и не могло слишком обременить их мозги, герцога и герцогиню это не слишком заботило. Их сыновья должны были вырасти в первую очередь солдатами и настоящими христианами.
Достойный слуга господа едва не угодил в цепкие объятия Сильви, которая, пролетев мимо него, с радостным криком уткнулась в ноги Франсуа. Мальчик нагнулся, чтобы подхватить ее, и руки малышки тут же обвились вокруг его шеи. Сильви наградила его звонким, несколько слюнявым поцелуем.
— Черт возьми, Мартиг! — поддел его брат. — Можно подумать, что вы завоевали сердце дамы. Эта юная особа вас обожает.
— Он очень холесий, и я его люблю, — твердо заявила крошка. Франсуа, разумеется, обнял ее и тоже чмокнул. — А ты плехой!
— Вот она, вежливость! Этот ребенок дурно воспитан, да к тому же девчонку нельзя назвать даже хорошенькой…
— Проявите сострадание, брат мой! — улыбнулся Франсуа. — Подумайте о том, что ей пришлось пережить.
— А я именно об этом и говорю. Наша мать поступит весьма благоразумно, если поскорее отдаст ее в монастырь. То, что произошло в Ла-Феррьер, доказывает, что эта семья навлекла на себя гнев очень могущественного человека. Может быть, самого короля…
