— Я тебя провожу домой.
— Я хочу…
Он сердито зыркнул на нее, и она согласилась с поклоном.
— Конечно, милорд, — при этих словах она сердито поджала губы. Затем повернулась к Уинстону. — Он хочет обсудить старинную рукопись с моим отцом. Я совсем об этом забыла.
Умница Миранда. Тернер чуть не улыбнулся.
— Тернер? — с сомнением сказал Уинстон. — Старинная рукопись?
— Это — моя новая страсть, — вежливо пояснил Тернер.
Уинстон посмотрел на него, потом на Миранду, а потом снова на Тернера и сдался с вымученным поклоном.
— Очень хорошо, — сказал он. — Спасибо за приятно проведенное время, Миранда.
— Тебе тоже, — сказала Миранда, и по тону ее голоса, Тернер понял, что она совершенно искренна.
Тернер не сходил со своего места между двумя молодыми людьми, за что получил от Уинстона раздраженный взгляд, прежде чем юноша спросил:
— Мы еще увидимся, до того, как мне нужно будет вернуться в Оксфорд?
— Очень на это надеюсь. У меня нет никаких планов на несколько следующих дней, и…
Тернер зевнул.
Миранда прокашлялась.
— Я думаю, что можно что-нибудь придумать. Возможно, вы с Оливией сможете приехать на чай.
— С удовольствием.
Тернер перенес свой интерес на ногти и стал их рассматривать со скучающим выражением на лице.
— Или, если Оливия не сможет приехать, — продолжала Миранда, — приезжай сам.
Глаза у Уинстона потеплели.
— Я был бы рад, — довольно пробормотал он, и, обойдя Тернера, почтительно поцеловал ее руку.
— Теперь ты готова ехать? — рявкнул Тернер.
Миранда не шелохнулась, а только выдавила из себя:
— Нет.
Уинстон повернулся к нему с недоверчивым выражением на лице.
— Что с тобой не так?
Это был хороший вопрос. Пятнадцатью минутами раньше его единственной целью было уехать из родительского дома с наибольшей скоростью, а теперь он, по собственной воле, настоял на том, чтобы сопровождать Миранду, отчего его отъезд откладывался на неопределенное время.
Ладно, он сам настоял, но у него на то были свои причины.
— Со мной все хорошо, — отреагировал наконец Тернер. — Просто отлично, по сравнению с последним временем. Начиная года с 1816, если быть точным.
Уинстон стал неловко переминаться, а Миранда отвернулась. В 1816 году, как они все знали, Тернер женился.
— С июня, — добавил он.
— Прошу прощения? — натянуто сказал Уинстон.
— Июнь. Июнь 1816, — сказал Тернер, одаривая их сиянием совершенно неискренней улыбки. Потом он повернулся к Миранде.— Я буду ждать в холле. Не задерживайся.
Не задерживайся?
Не задерживайся??!
Восклицала с негодованием раз в шестнадцатый Миранда, судорожно одеваясь, хотя о конкретном времени они не договаривались. Они вообще ни о чем не договаривались. Он не попросил разрешения сопровождать ее домой. Он просто поставил ее в известность и велел поторопиться, не дожидаясь ее согласия.
Он действительно хотел ее проводить?
Миранда не знала, плакать ей или смеяться.
— Ты уезжаешь?
Это была Оливия, заглядывающая из коридора.
— Мне нужно возвращаться домой, — сказала Миранда, натягивая через голову платье. Она не хотела, чтобы Оливия видела ее лицо в этот момент. — Я оставила твою амазонку на кровати, — приглушенным из-за ткани голосом добавила она.
— Но почему? Твой отец не будет по тебе скучать.
В этом вся Оливия, недовольно подумала Миранда, хотя подруга просто повторила слова, которые много раз говорила сама Миранда.
— Миранда, — не отставала Оливия.
Миранда повернулась спиной, чтобы Оливия застегнула ей пуговицы.
— Я не хочу затягивать свой визит.
— Что? Не говори ерунды. Мама, если бы могла, оставила бы тебя жить с нами навсегда. И так и будет, когда мы поедем в Лондон.
— Но сейчас мы не в Лондоне.
— Что случилось?
Ничего. Миранда недовольно сжала губы.
— Ты поссорилась с Уинстоном?
— Конечно, нет.
Кто мог бы поссориться с Уинстоном? Кроме самой Оливии, разумеется.
— Тогда в чем дело?
— Ни в чем, — ответила Миранда, натягивая перчатки, и призывая себя сохранять спокойствие. — Твой брат желает обговорить с моим отцом какую-то старинную рукопись.
— Уинстон?— с сомнением спросила Оливия.
— Тернер.
— Тернер?
О боже она, что, не может жить без вопросов.
— Да, — ответила Миранда. — Он скоро собирается уезжать, поэтому должен сейчас поехать со мной.
Последний довод Миранда выдумала на ходу, и он казался бесспорным. Кроме того, очень может быть, что он действительно скоро вернется в свой дом в Нортамберленде, и все встанет на свои места.
Оливия прислонилась к стене, сложив руки на груди, всем своим видом показывая, что не позволит так просто отмахнуться от себя.
— Тогда почему ты в таком отвратительном настроении? Тебе ведь всегда нравился Тернер, не так ли?
Миранду разбирал смех.
А затем она чуть не разрыдалась.
Как он смеет приказывать ей, как какой-нибудь последней служанке.
Как он посмел сделать ее такой несчастной здесь, в Хейвербриксе, который был ей более родным домом, во всяком случае, последние несколько лет, чем ему.
Она отвернулась. Она не хотела, чтобы Оливия видела ее лицо.
Как он посмел целовать ее, не желая этого.
— Миранда? — мягко спросила Оливия. — С тобой все хорошо?
— Я в порядке, — заверила Миранда, почти бегом покидая комнату.
— А по голосу…
— Я грущу о Летиции,— сказала Миранда. И это была правда. Любой человек, который смог сделать Тернера несчастным, имеет право быть оплаканным.
Но Оливия не была бы Оливией, если бы удовлетворилась таким ответом, поэтому, не теряя времени, она поспешила за практически убегающей Мирандой вниз по лестнице.
— Летицией! — воскликнула она. — Ты должно быть шутишь!
Миранда летела вниз по ступенькам, держась за полированные перила, чтобы не поскользнуться.
— Летиция была противной старой ведьмой, — не унималась Оливия. — Она сделала Тернера ужасно несчастным.
Точно.
— Миранда! Миранда! О, Тернер, добрый день.
— Оливия, — вежливо поприветствовал он, слегка кланяясь.
— Миранда говорит, что оплакивает Летицию. Ты можешь в это поверить?
— Оливия! — возмущенно воскликнула Миранда. Возможно, Тернер и не мог терпеть свою покойную жену до такой степени, что сказал такое на ее похоронах, но все же существовали какие-то границы приличий, которые не стоило переступать.
Тернер молча смотрел на Миранду, вопросительно приподняв бровь.
— О, прекрати. Он ненавидел ее, и все мы об этом знаем.
— Как всегда — откровенна, дорогая сестрица, — пробормотал Тернер.
— Ты сам всегда говорил, что тебе претит лицемерие, — огрызнулась Оливия.
