Генрих повернулся к Элеоноре и улыбнулся. Сказал, что наконец-то узнал, кто сообщал Юстасу сведения о Милдрэд: его недалекий братишка Гийом! Оказывается, младший Плантагенет все это время не переставал вести переписку с Жоффруа, которому и сообщил, что хочет обручиться с пребывающей в Кане английской красавицей. Жоффруа счел это забавным и рассказал Юстасу. И тот словно ополоумел — иначе это не назовешь. Мало того, что он в ярости ударил Жоффруа об стену, так еще велел заковать его и бросить в подземелье. После чего прислал Генриху известие, что готов обменять среднего Плантагенета на саксонку. Таким образом Юстас лишился последней поддержки на континенте и вскоре вынужден будет оставить все завоеванные крепости и убираться за море.
— Итак, в ближайшее время я ожидаю встречи с изменником Жоффруа, — потирая руки, сказал Генрих. — И, надеюсь, наконец-то мы решим наши семейные споры!
— А когда ты прикажешь отправить к Юстасу леди Милдрэд? — спросила Элеонора.
В ее голосе было нечто привлекшее внимание Генриха. И он выслушал ее соображения о том, что англичанка панически боится Юстаса, — и это не мудрено, поскольку она стала добычей принца, захватившего замок ее отца и получившего саму Милдрэд в качестве завоеванного трофея. Элеонора еще не забыла, какой ледяной, словно отрешенной от всего была саксонка по прибытии в Кан. За эти месяцы она заметно ожила, стала веселой. Но по-прежнему вздрагивает всякий раз, когда при ней упоминают о Юстасе Английском.
— Я не знал, что Милдрэд попала к Юстасу таким образом. — Генрих почесал затылок, взлохматив свои короткие рыжеватые волосы. — А ведь помню, что и ранее она всячески избегала и боялась сына Стефана. Это было давно, еще когда она оказала мне услугу и я был ее должником. Ее и Артура. И с тех пор мы не виделись. Вот я и решил, что с течением времени Милдрэд сменила гнев на милость, а возможность войти в королевскую семью стала для нее всего важнее. Ведь поговаривают, будто Констанция не годится на роль королевы, а такая женщина, как Милдрэд Гронвудская… да еще родившая Юстасу сына… Поэтому я подумал, что она старается возвыситься, используя любовь наследника трона. И при встрече был с ней груб. Что же мне теперь делать?
— То, что и должен, — коротко и твердо произнесла Элеонора. — И если тебя смущает встреча с сей несчастной леди, то я сама готова сообщить ей о необходимости вернуться к Юстасу.
Генрих как будто перевел дух и благодарно поцеловал руку жене. Она же решила, что и впрямь ее мужу не стоит встречаться с излишне пригожей англичанкой, особенно учитывая его раскаяние и воспоминания о прошлых добрых отношениях. Ибо если сама Элеонора просто сочувствует англичанке, то неравнодушный к слезам красавиц Генрих может уступить ее мольбам. А для их планов это невыгодно!
Когда Милдрэд узнала, что ее отправляют к Юстасу, она и слова не могла вымолвить в ответ. Внутри вдруг образовалась дрожащая пустота и появилось ощущение, что все рушится и ее ждет непоправимая беда.
Она стояла перед герцогиней Элеонорой, смотрела на нее… и словно не видела. У нее опять появилось головокружение, она пошатнулась, но на этот раз Элеонора не поддержала ее.
Милдрэд вдруг опустилась на колени.
— Мадам, молю, не делайте этого! Заклинаю вас!..
— Возьмите себя в руки, сударыня, — резко рванула ее герцогиня, вынуждая подняться. — И не притворяйтесь. Я наблюдала за вами и поняла, что вы не так просты. И если уж вам столько горя принес сын короля Стефана, если вы так ненавидите его… Боритесь! Отомстите за все зло, какое он вам причинил.
— Вы не понимаете, мадам, — отозвалась Милдрэд глухим голосом. — Невозможно мстить тому, кто так тебя любит. Его любовь губит меня, но и обезоруживает.
— Глупости! Некогда меня любил сам король Франции, но я превратила эту любовь в неприязнь и смогла освободиться. Вы же… Да уже одно то, что Юстас бесчестит вас, оставаясь мужем жалкой Констанции, — разве это не повод для того, чтобы превратить его жизнь в ад своими обидами, своим дурным нравом, своей неприступностью?
Милдрэд посмотрела бесцветным взором на Элеонору. Как же много она не знала! Не знала, каков Юстас, которого и отдаленно нельзя сравнить с Людовиком, искренне верующим человеком. Юстас же был сам сатана, он признавал только злую силу и свои желания. Все остальное не замечал.
Элеонора вдруг приблизилась и взяла ее руки в свои.
— К чему этот жалкий вид? Ведь вы красивы, умны, у вас на все есть свое мнение. Если же вы сломались, значит, всегда были слабой. А удел слабых — подчиняться. Что ж, терпите и дальше. Хотя вы бы многое смогли, если бы перестали жалеть себя. У принца Юстаса масса врагов, вы знаете, какие интриги плетутся вокруг него, но предпочитаете только наблюдать. Это ваш выбор. И если вы так смиренно признали себя жертвой, то, вероятно, вам так удобнее!
Милдрэд промолчала. Увы, нет ничего более легкого, чем давать советы. Особенно имея такое положение, такую власть, как у Элеоноры Аквитанской. Эта женщина всегда была защищенной. А у Милдрэд не было никого.
Об этом и думала саксонка, когда в туманное утро садилась на корабль близ устья реки Орн. Было начало ноября, все вокруг затянуло туманом, так что корабельщики не решались отходить далеко в море и неспешно двигались вдоль берега, борясь с приливом, который то и дело разворачивал корабль.
Такой же туман был и в нормандском Фекане, где через несколько дней они бросили якорь. Милдрэд стояла, вцепившись в борт, и наблюдала, как из тумана возникает темный силуэт в развевающемся плаще, как он приближается, поднимается по сходням на корабль. Она не видела его лица под надвинутым капюшоном, но чувствовала его тяжелый взгляд. Чудовище из ее ночных кошмаров…
Милдрэд потеряла сознание еще до того, как он успел заключить ее в объятия.
Март 1153 года
Весеннее утро в Лондоне было великолепно! Щебет птиц, легкий туман над Темзой, гудки рожков на баржах; на склонявшихся к воде деревьях уже развернулись маленькие нежные листочки, а над головой светлело небо, по которому легкий, но упорный ветер гнал белые облачка, похожие на спутанные мотки английской шерсти. Чудесно!
Об этом думал рыцарь, который стоял на носу плывущей по водам длинной ладьи и жадно вглядывался в представшую перед ним картину. Собой рыцарь был привлекателен — высокий, широкоплечий, с длинной гривой густых черных волос и заметно смуглее англичан: такой цвет кожи бывает у тех, кто долгое время провел под палящими лучами южного солнца. Он и впрямь походил на приезжего. Под его белой коттой виднелась кольчуга из мелких колец, столь прекрасной работы, что можно было различить, как по ее звеньям пробегают блики света, обрисовывая мускулы рыцаря, а на его белом плаще был нашит алый крест.
