Давно ходил слух, что барин Олимпий Дмитриевич не захочет быть под командой кого-либо, но желание младшего барина оставить Гончего могло бы сразу стать помехой. Многие думали, что у Олимпия Дмитриевича не хватит храбрости тотчас же начать действовать смело, а в виду противодействия Аркадия Дмитриевича ему даже будет мудрено действовать.
И вдруг теперь оказывается, что все обстоит благополучно, и все радовались. Главный управитель, почти опекун, за пятнадцать лет ни одним своим действием не возбудил к себе ненависти. Он был строг, строже, пожалуй, самого Аникиты Ильича, но положительно во всем всегда справедлив. И тем не менее оказывалось, как будто бы его вся Высокса ненавидела.
Теперь сам Гончий почуял вокруг себя общую вражду. Он видел только радостные лица и понимал, что все эти люди радуются его уходу, его унижению. И он внутренне изумлялся и озлоблялся.
«Что я им сделал?» — думалось ему.
Не прошло и двух недель, как в Высоксу явился депутат от дворянства, явилось еще каких-то два важных гостя-чиновника, и началась формальная ревизия и сдача всех дел. Трое прибывших, Гончий и два молодых барина заседали вместе всякий день с утра и до обеда.
А Высокса ликовала еще больше… Все повсюду настолько оживилось, что кто-то заметил:
— Подумаешь — масленая неделя!
Действительно, у всего и у всех был какой-то праздничный вид. Гончий, конечно, был страшно сумрачен, угрюм и раздражен. Проходя по дому или посещая заводы, он никому не глядел в лицо и, несмотря на все старания казаться равнодушно спокойным, имел какой-то виноватый вид.
Старший Басанов ликовал, как и Высокса, но вместе с тем удивлял всех от мала до велика. Всегда гневный, недобрый, задорный, молодой барин вдруг стал неузнаваем… Он был добр и ласков со всеми, относился особенно дружественно к брату, в разговорах с приживальщиками постоянно намекал на то, что при его с братцем управлении положение их будет лучше. И каждый нахлебник из разговора с молодым барином должен был заключить, что как только оба Басановы вступят в свои права, то в Высоксе будет для них море разливанное.
А между тем причина была простая. Главному управителю не могли простить того, что он — «Анька», бывший высокский же крепостной холоп, вышедший в люди благодаря прихоти Сусанны Юрьевны. Высокса будто бы за целые годы не могла забыть, что этот Анька был в убийцах, был в бегах, был ошельмован… и если бы сам не отрубил себе руку, то, пожалуй, изморенный голодом, околел бы у столба, или был бы сдан в город, в острог, ушел бы в Сибирь. А вместо того он после всех этих приключений попал на место самого Аникиты Ильича.
И Высокса не могла простить этого и относилась к прежнему Аньке с презрением, хотя ни единое его действие этого презрения не заслуживало.
Аркадий Дмитриевич, напротив, стал будто угрюмее, но причина этого была простая. Он уставал сидеть по нескольку часов и слушать то, что говорили заседающие с ним. В голове его стоял какой-то дурман. Он сознавался Ивану Змглоду, что если его заставят управлять делами заводов, то он лучше откажется от всего состояния и просто сбежит с Высоксы.
— Голова трещит! — говорил он всякий день своему другу и наперснику.
Но вместе с тем Аркадий, иногда оставаясь один, радостно улыбался одной своей затаенной мысли. Радовался он тому, что его давнишнее, от всех скрываемое тщательно, желание может быть вскоре исполнено. Никто не будет иметь права перечить ему и запретить поступить так, как уже года три им решено. Самый важный шаг в его жизни будет от него зависеть, а он решил его сделать тотчас по совершеннолетии.
Однако, общий праздничный вид всех обывателей Высоксы вскоре переменился. Всем стало известно и всех удивило некоторое обстоятельство, о котором никто никогда не думал. На Высокских заводах огромный долг! Заимодавцев только два, из коих один — сам Гончий.
Когда все убедились, что это не простой слух, а истина, то, разумеется, оно отозвалось повсюду, как настоящий громовой удар. Олимпий Дмитриевич вызвал из губернского города двух стряпчих[35] и, не скрываясь, назначил у себя в правом крыле дома два заседания, таких же, как и заседания с депутатом и с бывшим главным управителем.
На этих заседаниях Басанов желал выяснить вопрос, можно ли судиться с бывшим управителем. Можно ли выяснить и доказать судом, что бывший крепостной человек не имел прежде ни гроша, если не считать маленький капиталец, который он имел в качестве купца. Каким же образом в его руках очутились вдруг такие громадные деньги?
Депутат от дворянства, знавший уже теперь почти все касающееся заводов, объяснил, что судиться с Гончим ни к чему не поведет. Это — простой случай. Был богач, купец, скупивший векселя и дававший сам взаймы опекунскому правлению. Затем этот купец, умирая, сделал своим наследником своего любимца. Любимец этот был заводским главным управителем. Дело совершенно ясное и правильное. Во всем соблюдена полная законность.
Когда Олимпий попросил депутата высказать свое мнение по совести: подозрительное ли это дело или нет, то депутат заявил усмехаясь:
— Дело совершенно законное!..
— Но темное?! — воскликнул Олимпий.
— Совершенно темное, Олимпий Дмитриевич, и, если хотите, то совершенно ясное. Главный управитель никаких денег ни у кого не занимал, а только разным лицам выдавал векселя, а векселя эти шли в руки Бабаева с надписями. Долг этот вымышленный. А затраты, на которые пошли деньги, взятые якобы взаймы, все самым ясным образом показаны. Затраты были сделаны из доходов заводских, но доходы эти нигде не показаны, или показаны наполовину. Одним словом, во всем полная темнота, но законная полная ясность. Все документы налицо до самой последней расписочки в сто рублей. Да, искусный человек Онисим Абрамыч Гончий.
Конечно, когда Высокса узнала, что бывший Анька — кредитор Высоксы, умышленно и предательски разорил обоих внуков своего бывшего барина, — все страшно возмутились.
— Зарезать бы его подлеца! Удавить! Утопить! — слышалось повсюду, и в доме и на заводах.
— Собаки убить не могу, а этого бы собственноручно застрелил! — выражался один из приживальщиков.
В результате приглашения из города стряпчих было только то, что один из них взялся ехать в Москву советоваться со знающими законниками и умными людьми. И если можно, то и начать дело, подать жалобу от имени гг. Басман-Басановых на главного их управителя, оказавшегося их заимодавцем по вымышленным векселям. Другой стряпчий был отряжен к купцу Яхонтову, чтобы всячески уладить с ним дело и убедить не требовать уплаты долга ранее двух-трех лет.
