– В каждом городе? – повторил я, – но…
– Мужчины! – воскликнула она. – Ты говоришь, что горожане не будут сражаться…
– Я не говорил ничего подобного, – запротестовал я. – Они будут сражаться, но только чтобы защитить свой город.
– Но вам не нужны люди, вам нужны известия, а куда известия приходят быстрее, чем в города?
Я сел уставившись на нее, вспоминая, что именно горожане Мальмесбури пришли королю на помощь и именно жители Ворстера принесли известия о нападении, правда, слишком поздно, но ведь их не просили извещать короля; он ожидал этих услуг от учреждений Короны. И Бат стойко стоял за короля, несмотря на близость Бристоля и мятежников; жители помогли гарнизону Стефана отбить многие атаки.
– Горожане благоволят к Стефану, – продолжала Мелюзина, – и у них есть причина любить королеву1 . Я не думаю, что какая-нибудь армия продвинется к востоку от Оксфорда без того, чтобы король об этом не узнал. И надеюсь, что бароны тоже будут более преданными. Некоторые встречали нас не очень тепло (Да, ты знаешь, что у королевы есть маленькая армия Флемингса?), но я видела, какое они испытывали облегчение, как утверждалась их преданность после того, как она говорила с ними.
Я сомневался, чтобы можно было много сделать с баронами востока, если только король не одержит крупную победу здесь, но города – это другое дело. Без сомнения, было бы неплохо использовать идею королевы, и я был уверен, что Мод без труда убедила бы Стефана сделать это. Король мало гордился рождением, вероятно потому, что был уверен в своей аристократичности, но всегда честно и справедливо обходился с горожанами королевства. Беда была в том, что запад менее населен, чем восток, здесь меньше городов и многие из них были уже в руках мятежников.
Но пока еще здесь были свободные города, и они благоволили к Стефану. Не скажу, что надежда свободно забилась в моей груди. Сказать по правде, я пока не видел ничего впереди, кроме годов сражений. Но с юго-востоком ситуация для короля выглядела намного лучше, и моя уверенность в длительной конфронтации с мятежниками несколько поколебалась, а Мелюзина внесла частички информации, поддерживающие появившуюся надежду.
Больше недели, пока заживала моя нога, я находился в этой отдельной комнате. Я ни разу не просил отпуска. Я не желал знать, как проходит суд. Пока я был с Мелю-зиной, я был в мире. Мы играли в шахматы, а когда чувствовали себя глупыми, – в загадки, или в шашки, или в игру с девятью камушками. Играли и в другие игры, в которых не нужны были ни фигурки, ни доски, а только нежные слова и ласковые прикосновения. И мы разговаривали о многих вешах – о ее семье и о моей, такой, какой она была, и это, конечно, приводило нас к Одрис, к Хью и Эрику, и к Джернейву, и… к Уллю.
Это было странно, но я больше всего живо вспоминал красоту земли – пурпурные холмы под небом и глубокие горные озера с проблесками серебряных потоков, падающих в них со скал. Мелюзина видела Улль таким, каким он должен был быть сейчас. Она говорила о том, как тихо должно быть теперь в горах с ущельями, занесенными снегом, и с замерзшими озерами над ними. Однажды я даже рассказал Мелюзине о скоте, не упомянув, что это была моя добыча, а просто о том, как один человек, имеющий земли на севере, хотел доставить домой принадлежащих ему животных. Она улыбнулась и сказала, что это счастье, что у меня нет стада, так как такие животные бесполезны для Улля, там необходимы более выносливые породы, такие, как мелкий широкоротой красный скот Шотландии. По этой причине, добавила она, мужчины Камбрии редко совершают набеги на юг и восток и мало интересуются войнами в Англии.
В это время я впервые почувствовал еще совсем слабый приступ недовольства своими перспективами сражений. Не лучше ли длительные удовольствия владеть Уллем и нисколько не заботится о войнах? Это был только приступ, но он оставил едва ощутимую боль в моей груди, и на протяжении ужасного года, который затем последовал, она разрослась в настоящую боль, которая уже не давала мне покоя. И только потом я понял, что сделала со мной Мелюзина. Она была слишком умна, чтобы, положив руки на бедра, вопить, как мегера, что все, что может принести мне преданность Стефану, – это смерть. Она не владела той живой, как ртуть, легкостью, которой могла блеснуть Одрис, и шла своим путем. Мелюзина, темная, теплая и душистая, предлагала мир, радость и наслаждение, чтобы отучить человека от тяжелой обязанности, подменив горечь стыдом.
Милосердная дева Мария знает, как сильно память об Улле болела во мне, но эта боль прошла не сразу, так как после Эпифани я еще какое-то время был с Мелюзиной. Тогда же, несмотря на редкое присутствие в суде, я понял, что ситуация выглядит обнадеживающей. В тайниках Солсбери были обнаружены огромные сокровища, и Стефан решил, что так много не могло принадлежать церкви и должно было прийти из государственных доходов. Думаю, что так оно и было. Но даже если бы это были церкви, сын путаны никогда не был очень хорошего мнения о них и о священниках. Более того, ни мой отец, ни сэр Оливер не отдавали церкви ничего, кроме пустых обещаний и обычной церковной десятины, без которой нельзя было обойтись. Ребенком я знал одного хорошего священника, отца Ан-сельма, который, я думаю, и не предполагал, что существуют деньги. Он никогда не брал ничего, кроме еды, которую ел, и одеяла, под которым спал. Он никогда не просил даже новую сутану, хотя его собственная превратилась уже в такое тряпье, что Одрис выбросила ее и заменила другой.
Все получали блага, но одно из них доставило мне беспокойство, так как оно означало, что Мелюзина должна была ехать с королевой во Францию. Были кое-какие разговоры о помолвке Юстаса, старшего сына короля, которому было сейчас четырнадцать лет, с сестрой короля Франции. Я знал, что Стефан хотел этого, надеясь, что Луи поможет ему отвоевать Нормандию у мужа Матильды, Жоффрея Анжуйского, если он сделает Юстаса герцогом Нормандским. Обещания на будущее, особенно когда они могли быть выполнены путем больших расходов для армий, представляли собой скромный стимул для формирования отношений. Теперь с огромной взяткой (называемой выкупом за невесту) Стефан и Мод могли планировать для королевы поездку во Францию, как только окажется возможным безопасное путешествие.
Я не был в восторге от мысли, что потеряю даже вероятность увидеть Мелюзину на месяцы, но знал, что большую часть времени мы будем сражаться, и успокаивал себя, что таким путем она вряд ли раскроет мою ложь, а главное, во Франции меньше будет волноваться. К тому же блага из запасов Солсбери пролились и на меня, и, когда король предложил мне двойную выплату моего пенсиона, который он задолжал, и тройную за текущий квартал, я взял с радостью и не беспокоился о том, откуда взялись эти деньги. Мне было очень приятно, так как я обнаружил, что, когда был с Мелюзиной, тратил гораздо больше, чем было разумно. Она ворчала, но я не мог устоять, покупая ей маленькие вещицы, которые попадались на глаза: бусы, нитки для вышивания и богатую одежду, красную и золотую. Ее смуглому, прелестному румянцу очень шли эти тона.
