Встав на колени, он разжег очаг. Теперь можно посидеть у огня. Ему столько нужно было поведать Мелани.
Той ночью Бу не лаял, и Уилл Бентин спокойно npocпал подле жены всю ночь. Кисточка нового колпака Сьюлин щекотала ему нос.
В январе потеплело, и снег отступил в тень. Флинт-ривер помутнела и забурлила, ее стало слышно от самого дома. Но когда река вновь замерзла, подтаявший снег превратился в блестящую корку, на которой легко можно было поскользнуться; поэтому все, кому не требовалось выходить наружу по неотложным делам, сидели дома у камина. Каждое утро Большой Сэм колол дрова, а Уэйд приносил их в комнаты.
Уилл Бентин обошел все дома фермеров и хижины белых бедняков на двадцать миль вокруг. Кто держал обиду на обитателей Тары? Не хвастал ли кто «подвигом» разорения мясного склада? На рынке в Джонсборо кто-то сказал Тони Фонтену, что тут, должно быть, замешан Клан. Уилл усомнился.
— Клану крышка, Тони. Да и прежде ККК демократов не трогал.
С сеновала конюшни видно было дальше всего, поэтому, когда растаял снег и всадники чаще стали появляться по дороге в Джонсборо, Уилл затащил на сеновал старый тюфяк и несколько одеял.
Сьюлин считала, что Уилл лишь зря тратит время, поскольку разорители «уже позабавились».
— Медовичок ты мой, — отвечал ей муж, — мне бы очень не хотелось каждый раз, когда Бу поднимает лай, будить себя.
На что Сьюлин заявила: случись что с Уиллом — она ему этого ни за что не простит.
Тем вечером Большой Сэм лишь глянул на люк сеновала, но туда не полез:
— Простите, мистер Уилл. Не дело цветному таким заниматься.
— Увидимся утром, Сэм.
Не совсем понимая перемены порядков, Бу сначала улегся возле конюшни, но примерно через час встал, потянулся и возобновил свой ночной обход.
Луна заливала светом застывшую землю. Ночь стояла безветренная. Завернувшись в стеганые лоскутные одеяла, Уилл спокойно проспал до утра.
Следующая ночь также прошла без происшествий.
В третью ночь на сеновале Уилла разбудило шарканье.
Кто-то взбирался по лестнице. Рука Уилла потянулась из-под теплого одеяла к ледяной двустволке, нащупывая курки.
Ощутив, как дрогнул пол сеновала, Уилл со щелчком извел оба курка: клак-клак.
— Это я, Уилл, — прошептал Уэйд Гамильтон.
С облегчением Уилл снял ружье со взвода.
— Сынок, — промолвил он, когда голова мальчика показалась из люка, — ну и напугал же ты меня, прямо душа в пятки.
— Я пришел вам на помощь, — Уэйд подвинул к нему новенький карабин, — Неправильно, что вы тут сидите в одиночку.
Широкое лицо Уилла осветила улыбка.
— А карабин-то заряжен?
— Нет, сэр. Я думал, вы мне покажете, как заряжать.
— Утром, Уэйд. Спасибо, что пришел, но я уж сам управлюсь.
Засыпая, Уилл все еще улыбался.
Утром, когда Уилл пришел в дом завтракать, Сьюлим заворчала:
— Вот и муженек пожаловал. Я уж начала сомневаться, есть ли он у меня.
Женщина попыталась было отстраниться, но Уилл ее поцеловал.
— Доброе утро, горошинка. Должен признаться, что с с двустволкой чертовски холоднее, чем с тобою, — сказал он шлепнув ее по заду.
— Ладно тебе, Уилл. Дети…
— Слушаюсь, мэм.
Уилл с Большим Сэмом готовились к севу. Они осмотрели и подровняли копыта тягловым лошадям, начистили их и смазали лемеха, проверили упряжь и хомутные клещи.
— Мистер Уилл, — посетовал Большой Сэм, — надо им купить новую упряжь. Прежняя вся высохла и потрескалась.
— Собери то, что попрочнее.
Большой Сэм искоса на него посмотрел.
— Разве Тара не сможет заплатить?
Уилл не ответил.
Второго февраля на безоблачном небе светила полная луна, и недостаточно темная ночь не давала Уиллу крепко спать. А окончательно он проснулся, когда яростно залаял Бу, и тут же раздалось несколько выстрелов под ним, даже неясно сколько, так быстро кто-то стрелял. Уилл кинулся вниз по лестнице, пропустил перекладину и чуть не свалился. Не обувшись, он побежал на лай.
Бу несся к нему темной тенью. Уши пса были прижаты к голове.
Все нормально, Бу, — хрипло сказал Уилл.
На огороженном выгуле, залитом ярким светом луны, его глазам открылась жуткая картина.
Господи, Иисус Христос…
Один жеребенок в ужасе носился вдоль загона, второй стоял, дрожа, возле убитой матери. Лежащие на земле кони казались меньше, чем когда были живыми. Второй жеребенок опустил длинную шею и ткнулся носом в бок мертвой матери. Как все испуганные дети, маленькая лошадка хотела пососать молока.
Появились соседи. Мужчины по двое-трое стояли у забора, негромко переговариваясь. Перепуганные женщины собрались на кухне. Все спрашивали друг друга: кто мог сотворить такое черное дело? Мамушка повторяла: «Цветные тут ни при чем, это уж точно». Тони Фонтен попытался разыскать следы, но земля была совсем промерзшей.
Миссис Тарлтон забрала жеребят к себе, выкармливать коровьим молоком. По ее словам, в аду для тех, кто вздумает застрелить лошадь, припасено специальное местечко.
Чуть успокоившись и свыкнувшись с тем, что произошло, Сэм с Уиллом обвязали кобылам задние ноги цепью и оттащили на свалку.
Потеплело, земля оттаяла, и хотя по ночам Уилл по-прежнему спал на сеновале, днем он, как все фермеры в округе К к'йтон, вспахивал и валковал хлопковые поля.
Еще до восхода солнца Большой Сэм надевал упряжь и хомуты на сильных тягловых коней. При этом он мог заметить: «Прохладно сегодня» или «Гляди-ка, Долли плечо натерло».
На что Уилл мог отреагировать: Вроде погода устанавливается.
Редко мужчины обменивались более пространными замечаниями. Большой Сэм всегда сам присоединял хомутные клещи. А Уилл зажигал фонарь, когда они заходили в упряжную, и задувал на выходе.
Едва рассветало настолько, чтобы видеть борозды, они опускали лезвия плугов и пахали до полудня. Тогда они давали лошадям передохнуть и съедали обед, который приносила им Сьюлин. Уилл никогда не уставал слушать paссказы о Таре до войны, и Сэм послушно описывал барбеки в усадьбе и то, как Джеральд О'Хара как-то раз организовал скачки на дороге в Джонсборо:
— Все юнцы делали ставки и пили, просто удивительно, как никто из них не свалился и не убился. Мисс Эллен та была добрая христианка. Да только вот порой выходит, что если кто очень хороший, другим от этого погано на душе делается. А у массы Джеральда был и норов! — Сэм покачал головой, — Масса Джеральд был словно летний ливень: вымочит до нитки — и уже пролетел. Вымочит и нет его.
