Он отлично знал, как начинается у него влюбленность. Это всегда было приятно. А теперь он чувствовал себя как-то неловко, словно во всем его теле, мучительно пронзив и душу, засела большая острая заноза.
Более всего мучил его сакраментальный вопрос: неужели в нем действительно заговорила пресловутая цыганская кровь, текущая в его жилах? Неужели именно поэтому он потянулся к этой певице?
Он вновь и вновь анализировал свои чувства, наблюдал за людьми своего круга, и в конце концов пришел к выводу, что он абсолютно неверно оценивает себя. Ему приглянулась цыганка? Ну так что же?! Стоит из-за этого впадать в отчаяние? Сколько аристократов, гордящихся чистотой своей крови на протяжении многих поколений, увлекаются цыганскими певицами и танцовщицами! И у него возникло подобное желание? Надо удовлетворить это желание, только и всего!
Так убеждал себя Андрес де Монтойя. Но какой-то голос из самой глубины его существа немолчно говорил ему, что все эти разумные рассуждения – ложь; что его, маркиза Андреса де Монтойя, просто со страшной скоростью настигает его жестокая судьба. Так настигла она его отца и мать, его бабку, так настигнет и его самого, и даже его детей… Детей?! Боже! Он так гордился своими красивыми и умными детьми, так мечтал о блестящем будущем для них! Неужели всему этому суждено пойти прахом? Нет! Он будет действовать, действовать на свой страх и риск.
Пока самое важное заключалось в том, чтобы никто даже не мог бы заподозрить его в увлечении Кристиной Таранто. Цыганское пение и вправду понравилось Андресу. Понравилась ему и дружба с писателем Кеведо. И было так приятно натянуть нос подлому издателю и злоязычному Кристобалю. Они-то воображали, что смутят гордого де Монтойя, всласть поиздеваются над ним! Так нет же! Андрес де Монтойя не из тех, кого можно поливать грязью! В жилах его недаром течет королевская кровь! Пусть они изнывают от желания увидеть его смятенным, убегающим при первых же звуках гитары, а он назло им будет спокойно слушать; да, слушать, и даже восторгаться, так же как и они, да!
Он еще несколько раз видел Кристину. Ее нельзя было назвать красивой. Жидкие, прилизанные волосы – голову ее не украшал даже тяжелый узел на затылке. Смуглое и, что называется, лошадиное лицо, длинный нос. Небольшие зоркие глаза и редкие ресницы. Кристина казалась прямой противоположностью своему мужу Хуану, настоящему красавцу-цыгану. Но все знали, что Хуан женился на совсем еще девочке Кристине по страстной любви; что эту женитьбу горячо одобрил весь род Таранто; а отец Хуана заплатил за Кристину ее старой тетке огромный выкуп. Ибо если Хуан был красив, то Кристина была прекрасна. Ее голос, ее гибкое тело, вьющееся в танце, были неповторимы и неподражаемы. Чуть ли не с младенчества начали обучать девочку искусству цыганского пения и танца. И к двенадцати годам она сделалась замечательной артисткой. А после замужества и рождения детей ее тело налилось жизненной силой, а ее движения обрели само совершенство.
Брак Хуана и Кристины их единоплеменники считали счастливым. Да таким он и был на самом деле. Супруги любили друг друга. Неукротимая в танце и пении, в жизни Кристина была скромной молчаливой женщиной. Никогда она не знала праздности. Она, дарящая людям праздник, сама жила в постоянном труде, которым, впрочем, нимало не тяготилась. С утра до вечера – выступления, репетиции, уход за детьми и мужем, занятия с детьми.
В семье Таранто всячески подчеркивалось то, что их женщины – артистки, а не заурядные соблазнительницы, выходящие на подиум для того, чтобы выставить на обозрение свои прелести. Об этом все знали. Даже самые знатные не смели ухаживать за женщинами из семьи Таранто.
Все это незаметно вызнал Андрес де Монтойя. Он окончательно выбросил из головы все эти глупые мысли о цыганской крови и свободно предался своим чувствам. Но по-прежнему он оберегал тайну своей страсти. Кристину он видел лишь изредка. Это было нелепо, да, нелепо, но постепенно, от раза к разу ему начало казаться, что между ними возникла какая-то связь, протянулась невидимая нить, прочно и крепко связавшая их. Андрес сам не понимал, откуда у него это ощущение, ведь Кристина даже не смотрела на него.
Он чувствовал, что страсть его растет. Часто, сказавшись больным, он покидал супружескую спальню и приказывал стелить в кабинете. Здесь, среди книг и картин старых мастеров, на многих из которых были изображены женщины, разыгрывалось его воображение.
Он, как живую, видел перед собой Кристину. Вот она! Ее гибкое тело, ее некрасивое, но такое влекущее лицо, ее зоркие темные глаза…
Она не представлялась ему покорной, нежной, любящей, но всегда замкнувшейся в этом гордом враждебном молчании, готовой к обороне.
Царит страшная глубокая тишина, какая может наступить лишь после целого водопада гармонических звуков музыки. Кристина остановилась, подбоченившись. Ее узкие губы крепко сжаты.
Он приближается к ней. Он чувствует, как его охватывает робость. Эта робость мучительна. Неужели он испытывает страх перед этой женщиной? Быстрым шагом он подходит почти вплотную. Она молчит. Он хлещет ее по щекам. Она не произносит ни слова. Он резким рывком хватает ее за руку и швыряет на ковер. Ни звука из ее уст! Он пинает ее сапогами, он топчет ее груди. Она молчит. Наконец отчаянным ударом он вгоняет острый носок своего сапога в самое ее женское естество. И еще!.. И еще!.. Он слышит стон, протяжный, напоминающий ему о ее пении. Это еще более распаляет его. Но свою страсть он удовлетворяет лишь так: избивая ее, терзая ее тело…
Иногда он представляет ее беременной. Тогда его наслаждение делается особенно острым и изощренным. Он стискивает до боли ее руки, сильные гибкие руки танцовщицы; он отрывает их рывком от ее выпуклого живота, который она пытается защитить, растопырив пальцы. Ее живот чуть выпирает под темной юбкой. Он с наслаждением ломает ей пальцы, выкручивает руки. Он охватывает своими сильными мужскими пальцами ее груди и сдавливает их с такой силой, что у нее едва не останавливается дыхание. Он почти обмирает от наслаждения, глядя на ее посиневшее осунувшееся лицо. Он бьет ладонями по животу. Он вновь и вновь швыряет ее на жесткий пол. Босой, он вспрыгивает на ее обнаженный смуглый живот и топчет, топчет его, млея от наслаждения. Он слышит ее крик. О, это уже не песня, это животный вопль издыхающей самки. Сидя верхом на ее корчащемся теле, он хватает сапог и сильными ударами рвет кожу и плоть ее живота. Она вопит, обливаясь кровью. Он теряет сознание от наслаждения…
Измученный этими безумными видениями маркиз, почти ничего не сознавая, выкручивает сильными, покрытыми липким сладострастным потом мужскими пальцами свой мучительно отяжелевший, отвердевший член. Он вонзает ногти в свою изболевшуюся плоть…
