Император Веспасиан в эти часы наверняка возвращался к себе во дворец, где должен был состояться праздничный пир, такой же усталый и довольный, как и любой победитель после забега колесниц в Большом цирке. Новому императору Диана желала только хорошего. Он вошел в город вслед за своими вымуштрованными легионами в боевых доспехах, сидевших на нем как вторая кожа. Вернее, въехал, собственноручно управляя колесницей, что Диана тотчас оценила по достоинству. Его румяное лицо уже было ей хорошо знакомо — она каждый день видела его в мраморе на рабочем столе отца, когда тот работал над императорским бюстом резцом, старательно добиваясь абсолютного сходства.
— Все еще трудишься? — спросила она отца после парада. Бюсты Гальбы, Отона и Вителлия он изготовил гораздо быстрее.
— Да, с этим не хотелось бы торопиться, — ответил Парис, работая резцом по мрамору. — Если понадобится, я готов работать над ним годы. Потому что этот император будет править долго.
— Почему ты так считаешь? — Диана уселась на край верстака и принялась болтать ногами.
— А ты посмотри на его лицо. В нем чувствуется юмор, а императору без юмора никак нельзя. — Парис задумался. — И еще без преданных легионов.
— Ну, если ты так говоришь.
На мгновение ей стало жаль толстого, пьяного, общительного Вителлия, который до безумия любил своих «синих»… впрочем, сегодня он бы наверняка расстроился, увидев, как ее четверка выиграла семь забегов из восьми, а его любимые «синие» все восемь раз пришли последними. А все потому, что чистокровные лошади погибли во время беспорядков и теперь «синим» приходилось довольствоваться жалкими старыми клячами. Всякий раз думая об этом, Диана не могла сдержать усмешки.
Спустя час паланкин покачнулся и замер на месте. Диана ступила на мостовую. Ее медальоны тотчас вспыхнули, поймав последние лучи заходящего солнца. После ее победы в Большом цирке фракция «красных» выпустила медальон в ее честь — ее лицо в профиль и дата одержанной победы. Но этот медальон она никогда не надела бы. Этот медальон гордо красовался над ее кроватью, рядом с пальмовой ветвью победительницы.
— Наверно, тебе просто неинтересно наблюдать гонки колесниц, — дразнили ее кузины. — После того, как ты сама выиграла гонку.
Впрочем, откуда им было знать?
— О нет! — спокойно ответила Диана. Да, однажды она привела свою четверку к победе, и с нее было достаточно этого раза. Теперь никто не смеялся над ней, когда она, в шелковом платье, шла по грязному полу конюшни, никто не кидал в ее сторону презрительных взглядов, когда ее гнедые нежно тыкались бархатными носами ей в ладони, как будто говоря, помнишь, как мы вместе летели к победе? На стене спальни висела засохшая пальмовая ветвь. Она была колесничим. И хотя ее гнедые пробегут еще не одну сотню забегов, ни с каким другим возницей они не сделают того, что сделали ради нее. Так лошади бегут всего раз в жизни, самое большое — два. Диана улыбнулась, вспомнив, как они, управляемые ее рукой, летели по улицам Рима по время декабрьских беспорядков. Возможно, она действительно провела их через два забега. И Несс в конечном итоге прав.
Да, но что теперь?
Подоткнув за пояс подол платья, она проделала путь вверх по склону холма к дому Ллина и машинально прошла к конюшне. Обычно к этому часу он готовил лошадей к ночному отдыху, но сегодня она почему-то не застала его в конюшне.
— Ллин! — окликнула она его и, заслонив глаза от косых солнечных лучей, вышла во двор. Затем бросила взгляд в сторону ограды, на которой он любил сидеть, задумчиво глядя на запад, в сторону родной Британии. Но сегодня его не было и там.
Тогда Диана направилась к дому и, заглянув внутрь, позвала снова. Ответа не последовало. Она на минуту заколебалась, имеет ли она право нарушать кельтские законы гостеприимства, однако в конечном итоге решилась войти. Дом оказался довольно просторным, с колоннами, не блещущий порядком, однако по-своему уютный. У входа на Диану вопросительно подняла голову черная собачонка, однако тотчас снова уткнулась носом в лапы.
— Ллин!
На нее уставились два раба, но, не проронив ни слова, вернулись к своей работе. Диана прошла мимо них дальше и вскоре оказалась в атрии в самом центре виллы. Никаких цветов, лишь трава, а там, где в обычных домах располагается бассейн, стоял камень — темный, грубо отесанный, сверху плоский, словно алтарь. Он был явно привезен издалека. Не иначе, как из Британии, подумала Диана. Почему-то она была в этом уверена.
Что-то лежало на его поверхности, и Диана подняла вещицу. Это оказалось одно из резных бронзовых колец, украшенных изображением листьев и смеющихся лиц.
— Слишком они веселые для такого человека, как ты, — сказала как-то раз Ллину Диана, рассматривая рисунок. Тогда они с ним были на сеновале, и на их обнаженных телах высыхал пот. Они лежали, в совершенно одинаковых позах, подложив под головы сцепленные на затылке руки. — Лично я ожидала бы увидеть мечи и черепа.
— Это кольцо моего отца, — ответил тогда Ллин. — Он был предводителем всех кланов. Его назначили сами друиды. Он был владыкой войны. Владыкой смерти. И это кольцо тоже дал ему друид, — Ллин потрогал смеющиеся, отполированные временем лица, — чтобы он не забывал о том, что он также и лорд жизни. А в прошлом году, перед тем как умереть, он вручил его мне.
— А как он умер?
— Моей матери не было в живых. Моих сестер тоже. И он ножом пронзил себе сердце. Я его держал.
Кольцо в ее руке все еще хранило его тепло. Под кольцом на камне лежала восковая табличка — подписанная, заверенная юристом, официальный документ. «Если со мной что-то случится, — сказал ей как-то раз Ллин. — Мои лошади — твои».
Однако он слишком долго жил в Риме и понимал всю важность юридических тонкостей, поэтому не поленился сделать ее официальной наследницей. Лошади, конюшня, дом, рабы — все это теперь принадлежало ей.
— Тебе когда-нибудь хочется убежать из Рима? Вернуться домой в Британию? — спросила как-то раз его Диана. Они рядом лежали в сене, и Диана задумчиво водила пальцем по шраму на его широкой груди.
— Да, — она виском почувствовала, как он пошевелил плечом. — Но я дал клятву. Император Клавдий вырвал ее у меня. Заставил произнести эти слова.
— А разве клятвы нельзя нарушать? Тем более, эту. По-моему, это куда лучше, чем спустя какое-то время собственноручно вонзить себе в сердце нож.
Ллин намотал на пальцы концы ее волос — пальцы у него были длинные и загрубевшие.
— Верность данному слову — единственное, что отличает людей от зверей.
