Когда чучело водрузили на место, жнецы замахали своими серпами в воздухе, и солнце, отражаясь в них, сделало их похожими на полнолуния.
— Га, га! — вопили они, и триумфальный шум эхом отражался от холмов, чтобы поведать всей округе о том, что еще один урожай благополучно убран.
Затем с приветствиями и пением все пошли к дому, где они будут есть и пить и наслаждаться до утра.
Стелла помогла Солу опять лечь в постель, а в ногах у нее улегся Ходж. Она держала старика за руку, и они тихо разговаривали о живых существах на хуторе: о собаках, кошках, овцах, свиньях, коровах и лошадях. Это было похоже на то, как она разговаривала с mon Pere, рассказывая ему о пчелах, вовлекая его в чарующий круг, который был королевством Викаборо, и Стелла чувствовала теперь, что должна поговорить так же с Солом. Она словно закутывала его в старый, теплый плащ перед долгой, незнакомой дорогой.
Стелла не была уверена, что Сол ее слышит. Его глаза были закрыты, и он улыбался, но, возможно, совсем не тому, что она ему рассказывала. Его рука, покоившаяся в ее руке, была легкой, сухой и хрупкой, как осенний лист.
— Он спит, — сказала девушка, когда матушка Спригг принесла для него тарелку с хлебом и молоко.
Матушка Спригг посмотрела на старика и вздохнула. Она была рада тому, что он отошел ото сна к смерти так легко, и знала, что все эти годы будет скучать по нему.
— Поешь на ужин хлеба с молоком, ласточка моя, — сказала она Стелле с нежностью. — И лучше всего не выходи на кухню сегодня вечером. Все очень веселы, потому что собран хороший урожай, но станут еще веселее, так как осталось много эля.
Она вышла, тихо закрыв за собой дверь, а Стелла продолжала беседовать с Солом, в то время как золотистый свет ложился на сжатое поле, и первое свежее дыхание грядущей ночи делало небо темно-синим, поднимало головки поникших цветов и заставляло листья слабо шелестеть. Но постепенно девушка перестала рассказывать о животных и начала говорить уже другие слова, которые, казалось, приходили ей на ум без сякого выбора. Казалось, будто старый Сол говорит ее устами, покидая эту землю.
— Это земля холмов и долин, и о ней заботится Господь Бог твой. Глаза Господа Бога твоего всегда устремлены на нее, с начала года до конца года… Благословен будь Господь за драгоценные дары рая, за росу и за море, которое раскинулось внизу. И за драгоценные фрукты, дарованные нам солнцем, и за драгоценные зерна, дарованные луной. А что до главных даров древних гор и до драгоценных даров прочных холмов… В то время как твои дни придадут тебе силу… Вечный Бог твое прибежище, а внизу — выносливые руки.
Свет заката наполнял мир до краев, подобно вину в прозрачной чаше и затем, казалось, осушался землей, и прозрачные сумерки были голубыми и чистыми. Сол все еще тихо дышал, хотя Стелла чувствовала, что что-то ушло из него вместе с золотистым светом. Она убрала руку, потому что знала, что больше не нужна ему. Она и Ходж сидели так тихо, что мышь вылезла наружу и пробежала по половицам. Вскоре начали кричать совы, и прямоугольник лунного света лег на пол. Затем снова вошла матушка Спригг, поцеловала Стеллу и велела ей ложиться спать, и она ушла и покинула матушку Спригг, чтобы продолжить бодрствовать вместе с Хеджем.
Она не хотела ложиться спать. Она спустилась в маленькую зеленую гостиную, где в течение стольких лет отпевали мертвых, где чествовали младенцев после крещения, где не раз женихи и невесты целовали друг друга, и зажгла две свечи. Стелла толком не знала, зачем она это сделала, но знала, что одна из них теперь горит во имя света и радости, и другая — для нее; они горят во имя счастья ее и того, что ее окружает. Девушка выглянула из окна и увидела стога, освещенные лунным светом. Они больше не казались ей золотыми шатрами с живущими в них султанами, а походили на беседки, где обитают феи. Стелла представляла себе дверь в каждую из них и стражу, стоящую у входа. Оставив свечи горящими в зале, она выбежала в сад и, миновав тропинку, очутилась в поле. Ночь была тиха и прекрасна, луна и звезды сияли так, что было светло почти так же, как и днем. Пропитанная за ночь солнечными лучами земля еще дышала теплом, но воздух был уже холоден, и пахло росой. Издали доносились песни из Викаборо, и был слышен мягкий хруст стеблей под ногами, когда Стелла подбегала то к одной, то к другой беседке. Перед центральной беседкой она остановилась, сделала реверанс одной из фей и выбежала через ворота по направлению к Беверли-Хилл.
Здесь, на зеленой траве, среди овец, под сенью тиса, простирающего свои ветви к звездам, ее душевное состояние изменилось. Благоговейный трепет прибавился к той радости, которая бушевала в девушке. Она больше не бежала. Она медленно шла вверх по холму, степенно, как настоящая леди, приподнимая свои цветастые юбки, чтобы не замочить их в росе. Луна светила очень ярко, и на ее фоне она заметила фигуру мужчины с узелком за плечами. При виде его Стеллой вдруг овладела неопределенная страсть.
— Захария! — закричала она. — Захария! — Она не замечала, как громко звучит ее голос. Высокая фигура выплыла из-за тиса как раз напротив луны. Он стоял так, как будто и впрямь спустился оттуда. Затем он позвал ее:
— Стелла! Стелла!
Позже она вспоминала об этом и думала, что, должно быть, разом взлетела на вершину холма, потому что не помнила ничего до того, как она очутилась под сенью тиса в его объятиях.
Постепенно Стелла начала приходить в себя и ощутила одежду на своих плечах, почувствовала сами плечи и руки, обвивающие его шею. Ветви тиса у нее над головой сияли звездами, как рождественская елка, и часть луны, проглядывающая сквозь ветки, напоминала серебряный рог. Овцы окружили их, и далеко у подножья холма Стелла могла различить мерцающий огонек двух свечей из маленькой зеленой гостиной. Она стояла на цыпочках и обеими руками пыталась притянуть голову Захарии к своему приподнятому лицу. Это был удивительно недетский жест, и ее нежный поцелуй больше не был поцелуем ребенка. Захария поднял девушку над землей, он готов был нести ее на руках вниз по холму и знал, что уже недолго ждать того момента, когда она наконец станет женщиной, и он сможет назвать ее своей женой.
1
В Торби был солнечный вечер, и лучи заходящего солнца скользили вдоль холмов, заполняя своим светом живописные долины, окрашивая золотой каймой рябь тихой морской волны и крылья чаек, кружащих над скалистыми островами, где они устраивали свой ночлег. В тот день на берегу царило необыкновенное оживление в Торби и Торре, Ливермиде и Пингтоне. По берегу сновали женщины, мужчины, дети, собравшиеся из окрестных деревень для того, чтобы посмотреть на корабли, стоящие в заливе. Редко их можно было увидеть столько сразу — сторожевые корабли, фрегаты и флагманы во всей красе, с реющими на мачтах разноцветными флагами. Это был день всеобщего возбуждения и радости, потому что при Ватерлоо была одержана победа, война окончилась и на борту «Баллерофона» находился сам пленный Наполеон.
