— Ах, полноте, голову нам дурить, граф! — внезапно подала голос Софья Александровна, до этого момента не проронившая ни слова. — Сам молодой князь не имеет ни малейшего желания даже представить подобный исход дела. Да, Марина сама бросалась ему на шею (не возражай мне, милочка, но это так!), но он-то чист в этой ситуации. Еще один слушок не повредит его мужской репутации. А Марине…
Она замолчала, но ее высказанное опасение повисло в воздухе, создавая еще более мрачную атмосферу. Марина на миг закрыла глаза. С самого детства она лелеяла свою заветную и сказочную мечту, совсем не подозревая, что со временем она способна погубить ее.
— Послушайте меня, прошу вас, уважаемые дамы, — Павел в волнении прошелся по комнате, затем, встав у камина, повернулся лицом к своим собеседницам. — Мы долго думали и, кажется, нашли решение, как спасти репутацию Марины Александровны.
— Мы — это кто конкретно? — резко спросила тетушка Марины.
— Мы — это я, Жюли, ее матушка и… Сергей Кириллович.
— Подумать только, какое благородство! — неподобающе своим летам, фыркнула Софья Александровна. — Сначала ломаем, потом делаем!
— Мы решили, что лучше всего будет не делать вид, словно, ничего не было, и не отрицать очевидное, а просто придать ситуации несколько иной вид, — продолжил Арсеньев, не обращая внимания на реплику женщины. — А именно: изложим все так, будто, это сам князь преследовал Марину Александровну.
— В это никто не поверит! — воскликнула мать Марины.
— Поверят, если решат, что князь имел довольно серьезные намерения и слепо преследовал Марину Александровну везде в надежде поставить в неловкое положение и вынудить старого князя принять его решение о женитьбе, просто поставив того перед свершившимся фактом. Марина Александровна же в свою очередь поощряла его ухаживания, но вчерашняя его выходка чуть не погубила ее репутацию и поставила крест на их возможном браке. С этого момента Марина Александровна откажет ему в общении, раз и навсегда отвергнув его притязания.
— Превосходно придумано, — одобрила Софья Александровна, а Анна Степановна лишь кивнула, соглашаясь.
— Нет! — воскликнула Марина. — Не превосходно. Глупо. Глупо и смешно. Я не буду принимать участия в этом спектакле. Есть же другие способы…
— Других способов нет, дрянная девчонка! — взвилась Анна Степановна. — Ты согласишься на это, иначе, клянусь, я прикажу дать тебе плетей, как какой-нибудь крепостной. Это мигом сделает тебя шелковой!
— Прошу вас, Анна Степановна, — вмешался Арсеньев. — Позвольте мне поговорить с Мариной Александровной с глазу на глаз у окна. Вот увидите, я уговорю ее.
Мать Марины резким кивком дала свое согласие, и Павел, подхватив Марину за локоть, отвел подальше от родственниц к окну, создав, таким образом, более доверительную обстановку.
— Поверьте мне, другого выхода нет и не будет. Поймите, что я действую в ваших же интересах, Марина Александровна. Жюли опасается, что вся история негативно отразится на вашей репутации, и я готов приложить все силы, чтобы этого не произошло, как и ваша тетушка, и даже сам Серж, — говорил ей граф Арсеньев. — Свет, не задумываясь, заклеймит вас и отвернется от вас, сделай вы еще один неосторожный шаг. Даже самый ничтожно малый проступок. Вы понимаете, что ваше положение… — он замялся, а потом продолжил. — И потом уже поздно что-либо менять — Серж уже запустил слухи в клубе и офицерском кружке о своих чувствах к вам и о том, что вы его отвергли сегодня утром, когда он вас подкараулил на прогулке. Отрицая это, вы выставите его дураком и навсегда перечеркнете свое будущее. Сам Серж просит вас сделать это, вот, возьмите, — Павел незаметно от пристально наблюдавшей за ними с дивана матери передал ей в ладонь записку. Удивленная Марина так же незаметно спрятала ее в рукав платья. — Вы должны согласиться, заклинаю вас. Ради вас самой, ради вашей семьи, ради всего святого…
Сколько раз в будущем Марине повторят эти слова, словно заклинание, заставляя ее менять свои решения и свою судьбу… Как и в последующие дни ее жизни, она и в этот день дала свое согласие…
Уже в своей комнате, куда ее милостиво отпустила мать подготовиться морально к сегодняшнему вечеру, наедине с самой собой, Марина поспешно развернула полученную записку.
«Милая Марина Александровна (позвольте мне к вам так обратиться в первый и, скорее всего, последний раз),
Я искренне прошу прощения за то, что по пьяному недоумению так жестоко поломал вашу судьбу, ваше возможное будущее. Я не имел права и не должен был быть под вашими окнами в это злополучное утро. Кто-либо другой, но не я, беспечный прожигатель жизни. Я надеюсь, что вы позволите исправить содеянное мной и согласитесь претворить в жизнь разработанную стратегию. Вы мне нравитесь (тут сердце Марины готово было выскочить из груди), и я на все готов, чтобы вы смогли найти в свете того единственного, кто по достоинству оценит вашу красоту и ваш ум, чтобы вы нашли свое счастье. Поверьте мне, вы действительно достойны этого.
Я искренне желаю вам благополучия. Будьте счастливы»
Марина перевела взгляд в конец записки и увидела еле заметный постскриптум, написанный более мелким почерком.
«Душою предан низменным соблазнам,
Но чужд равно и чести, и стыду,
Он в мире возлюбил многообразном,
Увы! Лишь кратких связей череду
Да собутыльников веселую орду…»
Это был конец. Конец ее влюбленности. Конец ее мечте…
Как больно, когда умирает мечта. Разбивается, разлетается на куски. Вдребезги.
Марина молча, словно окаменев, опустилась на кровать. Она еще раз перечитала записку, и каждое слово дикой болью отдавалось в ее душе. Он не любит ее и никогда не полюбит. Никогда!
«Того единственного»! «Будьте счастливы»!
Эти слова привели Марину в бешенство. Она подскочила на ноги и быстро, чтобы не передумать, порвала записку на мелкие кусочки, истерически хохотнув. Он хочет спасти ее. И что за ирония судьбы — от самого себя!
Сколько раз ей твердили, что у Загорского нет и не может быть чувств к ней! Сколько раз повторяли, что совесть и честь не в почете у князя, что он бессовестный распутник! Боль железной рукой сдавила ей сердце. Как она верила в свою придуманную мечту! Как обманулась! Боже, как же, наверно, забавляла Загорского ее наивная влюбленность, ее слепое обожание…
Марина стиснули кулаки. Она сделает то, что от нее хотят. Но сделает не ради себя, ей было в эту минуту совершенно все равно, что от нее может отвернуться в Петербурге вся эта светская публика. Она заботилась только о своих сестрах, чье будущее в Петербурге она может осложнить своим настоящим поведением, о Юленьке, дружбой с которой она так дорожила. Только ради этого Марина поступит должным образом, а потом — прочь, прочь из этого лживого города, прочь от обманных глаз и пустых слов. Ей будет гораздо лучше в Ольховке, которую она хоть и смутно, но помнила, как помнила и тепло няниных объятий. Только это поможет ей излечиться от этой боли, терзавшей ее душу.
