Во время этой тягостной сцены вошел дворецкий. Он нес на серебряном подносе мороженое. Как ни был раздосадован старик, но при виде подноса с мороженым он устремил пытливый взгляд на изящно украшенные серебряные тарелочки и знаком подозвал к себе дворецкого.
— Я проучу этого безмозглого повара, — проворчал он. — Такие горы самого дорогого фруктового мороженого!.. Да он с ума сошел?
— Так приказал молодой барон, — поспешил вполголоса пояснить дворецкий.
— Что такое? — поинтересовался Майнау.
Он бросил фолиант на стул и, нахмурив брови, подошел ближе.
— Ничего особенного, мой друг, — добродушно сказал дядя, искоса робко взглянув на племянника.
Он опять струсил и покраснел, как ребенок, несколько раз уличенный в одном и том же проступке.
— Пожалуйста, дорогая графиня, снимите вашу шляпку, — обратился он к молодой женщине, — и попробуйте этого ананасного мороженого! Вам не мешает освежиться после утомительного пути.
Лиана ласково погладила курчавую головку Лео и, расставаясь с ним, поцеловала его в лоб.
— Благодарю вас, господин гофмаршал, — сказала она очень спокойно. — Вы пока не признаете за мной ни имени Майнау, ни прав хозяйки дома, а графине Трахенберг приличия не дозволяют находиться одной в мужской компании. Позволите ли просить вас указать мне комнату, куда я могла бы удалиться, чтобы подготовиться к повторному совершению брачного обряда?
Может быть, старику, опытному дипломату, никогда не приходилось слышать такого резкого ответа или он менее всего ожидал его от этой весьма скромно одетой и угнетенной финансовыми обстоятельствами молодой женщины, только глаза его широко раскрылись и всегда хитрое выражение лица сменилось совершенным недоумением…
Рюдигер злорадно потирал за его спиной руки, а Майнау с удивлением осматривался: неужели это сказала «скромная девочка с робким характером»?
— Э, да вы очень обидчивы, моя милая графиня! — заметил дядя после минутного замешательства.
Майнау подошел к своей молодой жене.
— Ты очень ошибаешься, Юлиана, если думаешь, что в Шенверте хоть кто-то не признает твоих прав как хозяйки дома, — сказал он, явно сдерживая себя: видно было, что это стоило ему определенных усилий. — Для меня вполне достаточно рюдисдорфского венчания, оно навсегда дало тебе мое имя. А что думают об этом в здешних стенах, тебя не должно смущать. Позволь мне проводить тебя в твои комнаты.
Он подал ей руку и, не обращая внимания на старика, увел ее из галереи. Он остановился и заговорил только на лестнице.
— Тебя оскорбили; поверь, что и мое самолюбие страдает из-за этого, — начал он гораздо спокойнее, чем говорил раньше. — Но я прошу тебя помнить, что моя первая жена была дочерью этого больного старика, его единственным ребенком. Второй жене поневоле придется быть предметом ревности родных покойницы. Я прошу тебя не принимать этого близко к сердцу, пока сила привычки не возьмет своего… Я не могу оставить Шенверт и поселиться с тобой в одном из других моих поместий главным образом потому, что, хотя Лео и необходима материнская забота, он должен здесь жить — я не могу отнять у деда его единственного внука.
Лиана молча продолжала спускаться по лестнице; она не имела сил говорить с этим черствым эгоистом, который, приковав ее к себе навсегда прочными цепями, не предупредил даже о тягостных обстоятельствах ее будущей жизни.
— Вы, конечно, поймете, что в данную минуту у меня нет более сильного желания, чем удалиться отсюда, — возразила она, указывая чрез отворенные ворота, мимо которых они проходили, на освещенные солнцем окрестности. — Но этому препятствует осознание, что мое возвращение в Рюдисдорф станет отрицанием неразрывности союза, освященного моей церковью…
— Тебе было бы довольно трудно привести в исполнение такое намерение, — перебив ее, ледяным тоном произнес Майнау, идя вдоль длинной колоннады, находившейся в нижнем этаже. — Я не считаю нужным уверять тебя, что не позволил бы безнаказанно компрометировать себя таким поступком… Венчание и развод, причем одно за другим! Гм! Да… сколько бы этот случай дал пищи «добрым» людям, которые, будучи богобоязненными, и без того уже открещиваются от моих «странностей» и «эксцентричностей»! Я не против давать пищу их словоохотливости, почему же нет? Но на этот раз намерен избегнуть столь пикантного скандала.
Он отпустил ее руку и отворил дверь.
— Вот твои комнаты; осмотри хорошенько, все ли тут по твоему вкусу. Каждое твое желание, особенно относительно изменений, будет, разумеется, тотчас же беспрекословно исполнено.
Он вошел вслед за ней и окинул взглядом анфиладу комнат, убранных с изысканною роскошью, и полугневная-полунасмешливая улыбка мелькнула на его красиво очерченных губах.
— Тут жила Валерия, но не бойся, — сказал он своим обычным язвительно-насмешливым тоном, от которого «дамы трепетали, как овечки», — ее душа была слишком легка и воздушна, точно сотканная из дорогих кружев, в которые она любила рядить свое изнеженное тело. К тому же она постоянно парила на крыльях строжайшего благочестия, так что теперь она на небесах.
Он позвонил, и когда явилась горничная, представил ее новой госпоже. Сообщив затем Лиане, что через час зайдет за ней, чтобы идти к венцу, он, не дожидаясь ответа, удалился. В то же время горничная прошла в противоположную дверь, чтобы приготовить все для перемены туалета.
Лиана осталась одна среди незнакомой ей обстановки. В первую минуту она поддалась невольному чувству страха, пробежала по всем комнатам и проверила все двери. Нет, она не была пленницей, даже стеклянная дверь одной из комнат, ведущая в сад, не была заперта, и ничто не мешало ей спастись бегством из этого дома… Бежать? Да разве она не добровольно приехала сюда? Разве она не могла сказать «нет», несмотря на грозные взгляды гневливой матери и слезные мольбы брата и сестры? Она необдуманно поддалась страшному заблуждению, и виной этому была ее институтская жизнь. Большая часть ее институтских подруг, аристократок по рождению, не могли выбирать себе мужа: они были уже помолвлены по воле родителей и вскоре после выпуска выходили замуж. Одна из них, красивая молодая девушка, — Лиана знала об этом, — учась в институте, всей душой любила молодого бюргера, но, несмотря на это, беспрекословно вышла за знатного старика. Под влиянием таких примеров и убеждений, поддерживаемых, с одной стороны, матерью, а с другой — братом и сестрой, Лиана думала, что подобное решение вполне естественно. Магнус и Ульрика хотели спасти ее от домашнего ада, и она, позволив себя спасти, не имела ни малейшего права обвинять Майнау в обмане. К тому же в ее сердце не было ничего, кроме желания свято исполнять свои новые обязанности. Только теперь она прозрела. Юлиана осознала, что навсегда разлучилась с теми, кого любила, и ничто не могло возместить этой потери. И она должна была поддерживать холодные отношения с человеком, с которым ее судьба была связана навсегда, который не мог любить ее и менее всего желал, чтобы и она когда-нибудь полюбила его… Впереди долгая жизнь на чужбине, без малейшей надежды на чье-нибудь взаимопонимание и сочувствие!..
