Потом ее увели, снова мыли, натирали маслами, причем служанка как-то подозрительно смотрела на вздувшиеся от поцелуев Ибрагима соски. Настя постаралась повернуться спиной. Ее грудь горела, а соски набухали при одном воспоминании об испытанной ласке, девушка была вполне готова продолжить. А еще согласна со словами старухи о лучшем любовнике Стамбула.
А что же султан, он так умеет? Настя была абсолютно уверена, что узнает этой же ночью, не зря же Ибрагим подарил ее султану.
Девушку увели, а Ибрагим долго сидел, уставившись в одну точку. Он рисковал, сильно рисковал, узнай Сулейман о происшедшем, даже друга не простит. Мог вернуть роксоланку, просто не отдать султану, оставив себе, тогда можно каждую ночь целовать до синяков, не боясь быть задушенным шелковым шнурком. Можно и большее, ее тело откликнулось, оно горячее, готово принять мужчину, значит, и родить сможет.
С этой девушкой он не стал бы беречься, все семя досталось бы ей, чтобы понесла и родила. Сына, его сына.
Уже готов был крикнуть, чтобы вернули, но вдруг обожгла мысль: его сына? Ибрагим честно боролся с этой грешной по любым меркам мыслью, но она все равно вылезала. Не оформлялась в слова, словно сам себя боялся, но внутри была, и он знал, что эта крамольная мысль есть, существует и никуда не денется, будет руководить его поступками, пусть даже очень рискованными, еще долго. Пока либо не исполнится, либо не приведет к гибели.
Пусть Роксолану возьмет Сулейман, потом это тайно сделает он, Ибрагим, и сбереженное для нее семя даст сына, его сына, который будет считаться султанским. А может, не одного. Он умен и осторожен, найдет способ обмануть Сулеймана, несмотря на всю любовь и привязанность. И как обмануть для зачатия, тоже знает, венецианец научил. Сулейман должен тратить свое семя дважды в день, а он беречь, причем для определенного дня у самой Роксоланы, чтоб наверняка.
А потом он расчистит путь к трону своему сыну.
Это была преступная мысль, Ибрагим старательно гнал ее от себя, убеждал, что так благодарить Сулеймана за его любовь и хорошее отношение нельзя. И… убеждал себя, что не станет губить Сулеймановых сыновей, нет, он просто даст жизнь своему от Роксоланы, но чтоб считался шах-заде.
Старательно гнал от себя и видение обнаженной Роксоланы, но ощущение ее груди в руках и соска под языком не исчезало. Пришлось, несмотря на день, позвать двух наложниц. Женщины были приятно удивлены напором и страстью своего господина, но потом признались друг дружке, что он явно представлял на их месте кого-то другого.
– Интересно, кого?
– Не знаю, но, думаю, будь она на нашем месте, едва доползла бы до своего матраса. Я теперь неделю сидеть не смогу и ходить буду враскорячку, – рассмеялась одна из наложниц.
– Ох, я тоже. Силен наш господин.
Впервые Ибрагим не интересовался чувствами женщин, не стремился удовлетворить их, просто брал и брал, словно наверстывая что-то упущенное.
– Ты что-то сегодня рассеянный?
– Голова болит с утра.
– Спал плохо? – глаза султана внимательно изучали лицо преданного раба-друга.
– С женщинами разве заснешь? – попытался свести все к шутке Ибрагим. – Сегодня приведут ваших новых наложниц, Повелитель.
– Потом посмотрю, – махнул рукой султан, – не до них.
И стал говорить о чем-то дельном. Но Ибрагиму никак не удавалось сосредоточиться, видение обнаженной Роксоланы не отпускало. Заметив это, Сулейман рассмеялся:
– Иди отдохни, ты совсем заболел. Весь полыхаешь.
Ибрагим и впрямь горел, но не из-за болезни, а от желания все повернуть вспять, броситься в гарем и забрать Роксолану, хотя прекрасно понимал, что это уже невозможно. Дело сделано, и изменить ничего нельзя. Проклинал свое решение, терзал себя картинами девушки на султанском ложе, тем, как Сулейман целует ее грудь, как ласкает ее упругую попку, как… О нет, дальше лучше вовсе не думать, потому что где-то внутри загоралось страшное желание… убить своего благодетеля.
Он пролежал в горячке два дня, никого, кроме верного Джангира, не допуская: боялся, что в бреду может назвать ее имя.
Ата, мысли о которой заставили Ибрагима терзать своих наложниц к их удовольствию, а потом полыхать в горячке, уже предстала перед кизляр-агой – главным евнухом султанского гарема. Не одна Настя, девушек было пятеро.
Кизляр-ага поразил Настю своей странной семенящей походкой, даже мысль мелькнула: словно между ножек что-то удерживает, тонким, почти женским голосом и полным отсутствием растительности на подбородке. Она уже видела евнухов, но не таких же! Рослый, с темной, почти черной кожей, страшными выпуклыми глазами и какой-то бабьей внешностью в остальном.
Долго разглядывать не получилось, да и не очень-то хотелось, не один Ибрагим, Настя тоже снова и снова переживала утреннее происшествие, чувствовала его губы на своей груди, внутри все дрожало от возбуждения. Ее никогда не касались мужские руки, а уж в обнаженном виде и подавно, даже Олесь, за которого замуж собиралась, больше как за руку не брал, да и то с опаской. А здесь страсть, и какая! И она готова была подчиниться этой страсти, но он предпочел отдать другому, небось, старому и противному. Все султаны старые, как же иначе?
Что сказал этот странный человек? Я еще возьму тебя много раз. Настя чувствовала, что согласна, чтобы пришел и взял, даже если после того их ждет судьба Гюль и Мюрада. Только зачем тогда отдавать ее султану, мог бы оставить себе, ведь ему же подарили.
Она двигалась, словно сонная, подчинялась приказам, молча выполняла все, что требовали. Их снова придирчиво осмотрели, теперь уже старуха интересовалась, что у нее с сосками, Настя отговорилась предстоящими мокрыми днями.
Снова вымыли (второй раз за день), хотя на сей раз уже наспех, переодели в новую одежду, сказали, чтоб вышли в садик. Там девушек придирчиво оглядела какая-то пожилая женщина и кивнула Насте и еще одной светловолосой:
– Идите со мной. Я ваша наставница Фатима. Будете меня слушать и делать, как скажу.
Показала, где их место для сна, где вещи положить, если что-то будет; куда по нужде ходить, когда вставать, когда кушать, когда рукоделием заниматься.
– Что делать умеешь?
Настя пожала плечами:
– Жить.
– Руками что умеешь?
– Вышивать могу.
– А ты?
– И я.
– Хорошо, к смотрительнице белья определю.
– Мы работать должны? – удивилась вторая девушка. – Мы же не рабыни.
– Пока рабыни, а станете ли одалисками, посмотрим. Пойдемте, сейчас валиде-султан выйдет.
Во дворике они увидели забавную картину. Какая-то толстуха с разрисованными киноварью щеками и густо подведенными сурьмой бровями гонялась за рабыней, пытаясь ударить побольней. Убежать от нее не составляло труда, потому что рабыня легкая и стройная, но, видно, понимала, что если убежит, будет хуже, а потому лишь уворачивалась от ударов. Толстуха запыхалась, швырнула в служанку подушкой и плюхнулась на край небольшого фонтана в центре.
