«О Элвин, Элвин!» — прошептала она. — Помоги мне! Помоги мне!»
Ей показалось, что она выкрикнула эти слова в полный голос. Но ответа не было — только ветер шелестел прошлогодней листвой, еще лежащей под деревьями, да где-то наверху качались ветки с уже набухающими зелеными почками.
От ветра Серпентин покрылся рябью, а бледно-желтые нарциссы преклонили свои головки к земле.
«Я — часть всего этого, а это — часть меня самой», — сказала себе Марина. Но слова оставались словами, и их смысл с трудом доходил до нее.
Внезапно на воде вспыхнул какой-то свет — он почти ослепил Марину, и нарциссы показались ей золотыми, как солнце, и она почти увидела, как у нее под ногами растет трава.
Это было какое-то сильное, волшебное, божественное сияние, осветившее и небо, и ее душу.
Она слилась с ним воедино, и оно было ее частью! Но не успела девушка страстно приникнуть к этой живой красоте, удержать ее, убедиться в ее реальности, как сияние вдруг пропало.
Все произошло настолько быстро, что она на миг подумала: это просто обман чувств. Но нет, сомнений не было — это случилось на самом деле!
«Теперь я понимаю, о чем говорил Элвин», — подумала Марина.
Она попыталась снова уловить это сияние, но, хотя солнце еще освещало воду, это был уже совсем не тот свет, который явился ей в тот потрясающий момент.
«Может быть, я еще научусь», — с надеждой подумала Марина.
Волшебное сияние драгоценным камнем светилось у нее перед глазами, когда она возвращалась домой.
Это немного приободрило ее, но не успокоило. Наоборот, она еще более отчаянно затосковала по Элвину: так хотелось, чтобы он утешал ее, был рядом с ней…
Она снова и снова пыталась вызвать это состояние, но чудо не возвращалось.
Теперь же Марина не могла думать ни о чем другом, кроме как о своем сердце — как оно перестанет биться и ее дыхание остановится…
Она лишь мысленно призывала Элвина, как он ее учил, и умоляла его ответить на телеграмму.
Только Элвин мог спасти ее от того ужаса, который наступит, когда подойдет двадцать первый день.
Если Элвин не смог выехать сразу, уже слишком поздно, но даже если он уже в пути, их свидание будет очень коротким.
Невероятно, но сбылось то, что она сама предсказала себе в Швейцарии.
«Я вполне могу умереть раньше тебя», — сказала она тогда, сама в это не веря.
Тогда это были только слова, но сейчас она узнала, что не переживет Элвина, и оказалась не готова, как он, встретить неизбежную смерть.
«Помоги мне, помоги мне!» — кричало ее сердце, когда она возвращалась домой.
Она чувствовала враждебность этого пустого дома, когда открывала давно не крашенную дверь, видела потертый ковер на лестнице и ощущала полную тишину.
Ни она, ни ее мать не питали особой любви к дому номер 68 на Итон-Террас. Они обе ужасно не хотели расставаться с большим удобным домом на Суссекс-гарденз по другую сторону парка. Но когда доктор Мильтон неожиданно умер, заразившись каким-то вирусом от своего пациента, его жена узнала, что их дом принадлежит его сослуживцам.
Кроме того, Марина с матерью с ужасом обнаружили, что он почти не оставил им денег.
У доктора Мильтона была очень прибыльная практика — его пациентами были состоятельные люди этой части Лондона. Но, будучи человеком глубоко сострадающим и сочувствующим, он бесплатно лечил бедняков в трущобах близ Паддингтона и — больше того — часто тратил свои собственные деньги, покупая им лекарства или небольшие подарки.
На его похоронах было много бедного люда — все они несли трогательные букетики цветов и готовы были бесконечно говорить о «хорошем докторе» и его доброте.
И в то же время было очень тягостно узнать, как мало денег он оставил жене и дочери.
Так как после смерти мужа миссис Мильтон находилась в состоянии полного упадка сил, Марине пришлось самой подыскивать подходящее для них жилье. Она решила, что ради спокойствия матери им нужно покинуть южную часть парка — место, где они были так счастливы, и она отправилась в район Белгравии.
Дом, который она взяла в аренду на Итон-Террас, был дешевый, но уж очень маленький, скучный и непривлекательный, даже когда они обставили его привезенной с собою мебелью.
— Конечно, это глупо с моей стороны, я знаю, — сказала миссис Мильтон через несколько недель после переезда, — но я никак не могу заставить себя считать этот дом своим.
Марина понимала, что матери гораздо труднее смириться с мыслью, что она вдова и теперь некому заботиться о ней.
Миссис Мильтон жила за своим мужем в неге и довольстве. У нее никогда не было стремления к независимости, и она совершенно не интересовалась проблемами эмансипации.
— Я не хочу голосовать, дорогой, — сказала она как-то мужу в присутствии Марины. — Я вполне довольна своей жизнью — ты сам прекрасно объясняешь мне всю политическую обстановку, когда я чего-то не понимаю, а если честно, мне так вообще лучше поговорить о чем-нибудь другом.
— Боюсь, ты никогда не станешь современной женщиной, — с улыбкой отвечал ей муж.
— Я хочу быть просто твоей женой. — Миссис Мильтон с обожанием посмотрела на него.
Они были так счастливы вместе, что иногда Марина чувствовала себя лишней.
Нет, она знала, конечно, что отец ее очень любит, а после его смерти мать обратила на дочь всю свою любовь, не оставляя сомнений в том, как много та для нее значит.
Теперь же, оставшись одна, Марина вдруг поняла, как ей будет трудно переносить одиночество после счастливой жизни в семье, где все любили друга.
«Может быть, это и хорошо, что мне осталось жить так мало, — с горечью подумала она. — Я ведь не сумею продержаться в этом мире, где одинокая женщина совершенно беспомощна».
Она вспомнила, как, собираясь к сэру Джону Колериджу на прием, строила планы найти место секретаря. Но это были лишь ее фантазии — она прекрасно понимала, что в стране сейчас безработица и едва ли кто-нибудь возьмет на работу женщину, если можно воспользоваться услугами мужчины.
В гостиной Марина решила осмотреть ценности, оставшиеся после матери: инкрустированная шкатулка для рукоделия, где мать обычно держала свое вышивание; маленький французский письменный стол меж двух окон — на нем стояли фотографии отца и ее собственная…
Она потрогала китайские безделушки на каминной доске, подаренные однажды на Рождество и так любимые матерью.
Разглядывая фигурки, она заметила, что у пастушки отбита рука. Марина почувствовала раздражение: какие же неряхи были эти жильцы — разбили и даже не потрудились приклеить отбитый кусочек! Впрочем, какое это теперь имеет значение?
Мама уже никогда не узнает, что дорогие ее сердцу милые вещицы сломаны, а совсем скоро и ее самой не будет, и некому будет смотреть на них…
