— Тогда зачем же ты отказываешься от него?
— Потому, что пришла пора. Прежний порядок кончился, тот, что пришел в Египет с Юйи и его братьями, и тот, что живет здесь, у горы бога. Люди были разделены, а теперь снова стонут одним целым. Они пойдут за Моше и за Агароном, и за нашим Иохананом. И за твоим Иегошуа, за спасителем народа.
Кожа Нофрет покрылась мурашками, но не от того, что в шатре Леа было холодно. Там было даже слишком жарко.
— Я тоже это видела. Немного. И не так уж ясно, чтобы знать наверняка.
— Еще увидишь, когда придет время. Сейчас ты поглощена детьми. Так и должно быть. Твой муж нуждается в том, чтобы ты любила его, а не посвящала себя людям.
— Но раз я должна, раз это возложено на меня и я могу предвидеть… — Нофрет не хотелось продолжать, но ее желание сейчас ничего не значило. Это ждало ее с тех пор, как она впервые увидела Леа в Ахетатоне и узнала, что способна видеть то, чего не видят другие.
— Ничего на тебя не возложено, — возразила Леа. — Пока еще нет.
Нофрет удивленно взглянула на нее.
— Еще нет?
— В свое время ты станешь провидицей нашего народа. Но время еще не настало. Сейчас ты жена Иоханана бен Агарона, мать Иегошуа, Исхака и Анны. Они связывают тебя и замутняют твой взор, но так и нужно.
— Но у меня же есть дар, — настаивала Нофрет. — У меня все-таки есть дар!
Она никогда не стремилась иметь его, но — он был и принадлежал ей. Зачем же Леа отнимает у нее этот дар?
— Я ничего у тебя не отнимаю, — сказала Леа, как всегда без труда прочитав ее мысли. — Я делаю тебе подарок, благо. Возможность жить спокойно, пока не подрастут твои дети.
Нофрет только этого и хотела, но все же рассердилась. Безрассудство, по-видимому, заключено в самой человеческой природе. Особенно, как сказал бы Иоханан, в женской природе.
Иоханан бывал иногда несносным. Как и его бабушка, даже на смертном одре.
— А если я не желаю такого подарка?
— Не тебе решать, принимать или отказываться. Будь рассудительной и хорошенько подумай.
— Я думаю, — огрызнулась Нофрет. — Я думаю, что людям нужна ты. Ты не можешь так просто покинуть их.
— Конечно, не могу, — согласилась Леа. — Есть кому меня заменить.
— Но ты сказала, что я…
Нофрет умолкла. Мириам не шевельнулась, но взгляд Нофрет упал на нее и замер.
Пусть он был затуманен, но не настолько, чтобы не видеть, кто сидит перед ней.
— У нее нет дара, — воскликнула Нофрет. — И никогда не было!
— Царица Египта видела только свою родню и царя, — сказала Леа, вмешавшись в ее мысли. — Теперь их нет, глаза ее открылись, и она может видеть иное.
У Нофрет перехватило горло. Она не могла поверить своим чувствам. Это была настоящая черная ревность. Она завидовала своей бедной госпоже-изгнаннице, своей царице, которую забрала из Египта. Несчастной, которую она жалела, когда находила время подумать о ней. И эта женщина должна была стать пророчицей, провидицей апиру, потому что Нофрет еще не готова.
Ей нелегко было смириться с этим, но еще труднее смириться с самой собой. Нофрет не нравилось происходящее. Когда-то было правильно и справедливо, что ее госпожа стоит над ней. Разве не так устраивали боги с тех пор, как они обе появились на свет?
Живя среди апиру, Нофрет стала слишком гордой. Жена человека, который был почти князем, мать его детей. Она привыкла думать о своей госпоже как о ком-то менее значительном. Но бог апиру не одобрял гордыню смертных, а еще меньше — их глупость.
Все это незаметно дошло до нее. Можно было, преисполнившись гордыни, подняться и уйти, не говоря больше ни слова, но здравый смысл удерживал ее на месте. Он же заставил сказать:
— Госпожа, я…
— Мириам, — поправила ее госпожа. — Теперь меня зовут Мириам. Мое положение не выше твоего.
Но и не ниже. Мириам не лишилась ни капли своей гордости, раз уж когда-то была царицей Египта.
Нофрет чуть улыбнулась. Теперь они равны, как никогда прежде. Интересно, что думает об этом Мириам. Наверное, то же самое.
— Мириам, значит, ты здорова? Сердце твое исцелилось?
— Нет. Но это не страшно.
Нофрет склонила голову, снова подняла. Все стало ясно.
Она по-прежнему держала Леа за руки, худые, холодные. Холоднее, чем надо бы. Она охнула.
— Леа!
Глаза Леа блеснули из-под век, ставших почти прозрачными. Она вздохнула; еще раз, а потом, словно вынырнув из глубины вод, взглянула в лицо Нофрет и улыбнулась.
— Ступай, дитя. Твои дети зовут тебя.
Ее дети спокойно спят. Нофрет открыла было рот, чтобы сказать это, но передумала. Она склонилась, поцеловала слабые руки, бережно сложила их на исхудалой груди.
— Да хранит тебя твой бог, — прошептала она.
Леа умерла вечером, глядя на святую гору, на руках своего сына, окруженная всей своей родней. Это была хорошая смерть. Ее оплакали по полному обряду и похоронили на горе, там, где по утрам показывалось солнце. Неподалеку от ее могилы журчал ручеек, одевая землю травой, а по весне — ковром цветов.
Благословенное место… Нофрет часто приходила туда, иногда с детьми. Несмотря ни на что, после близнецов дочки не появилось, но она не особенно огорчалась. Время еще есть, она еще сможет забеременеть.
Мириам оказалась хорошей провидицей. Это никого особенно не удивило: царица Египта была очень похожа на прорицательницу апиру. Как понимала Нофрет, ей не обязательно было верить в их бога. Это Моше был божьим слугой в душе и в сердце. Мириам служила только дару своего предвидения и людям, для блага которых он был ей дан. Она ничего не говорила ни о боге, ни о духе.
Нофрет едва ли стала бы спорить с этим, поскольку сама вела бы себя точно так же. Теперь у них было еще меньше общих тем для разговоров. Мириам участвовала в советах старейшин. Место Нофрет было среди женщин и в ее семейном шатре. Она покидала его, чтобы подняться к могиле Леа или прогуляться по тропинкам в пустыне в сопровождении одной из собак Иоханана, охранявших ее.
Нофрет не считала свои блуждания чем-либо необычным. Она всегда уходила, когда хотела и могла. Женщины апиру такого не делали, но мужчины поступали так часто. Они говорили, что под открытым небом лучше слышат своего бога.
Нофрет не слушала голоса бога. Она уходила за молчанием. В лагере его никогда не бывало, даже глубокой ночью, то закричит ребенок, то заблеет коза, то собака зарычит во сне. Подальше от всего этого, в пустыне или на горе, не слышалось никаких звуков, кроме пения ветра и редких птичьих криков.
Однажды во время своих блужданий она встретила Моше. Его не охраняли собаки, оружия у него не было, только посох, который он сам вырезал, вскоре после того, как ушел из Египта. Это была замечательная вещь — прямой ствол какого-то золотистого дерева, с верхушкой в виде кобры, готовящейся к удару. Та же змея охраняла корону Египта, змея-урей, защитница Нижнего Царства. Никто не считал странным, что пророк Синая носит такой посох, как будто он все еще властелин Двух Царств.
