— Значит, ты откажешься от меня, Елена, — продолжал он грустно, — если я решусь на этот нелегкий для меня шаг. Ты отвернешься от меня и оставишь один на один с нелюбимой женой?
Она подняла на него красные от слез глаза, которые сияли неизъяснимой любовью. Он мастерски сыграл свою роль, и этот взгляд доказал ему, что его цель достигнута.
— Ты теперь переживаешь ту же внутреннюю борьбу, которая терзала меня эти дни, пока я не принял твердое решение. Я понимаю, для тебя в эту минуту ужасна мысль, что в наш прекрасный союз должно вступить третье лицо, но поверь мне, я даю тебе слово, что это нисколько не изменит наших отношений. Подумай, Елена, ведь тогда я буду иметь возможность делать для тебя гораздо больше и чаще бывать с тобой, чем теперь. Ты можешь поселиться у меня в Оденбурге, и я стану носить тебя на руках и беречь, как зеницу ока. Сейчас ты зависишь от капризов своего брата, а я, женившись на твоей подруге, посвящу тебе всю свою жизнь…
Гольфельд не обладал выдающимся умом, но зато у него было в избытке лукавства и хитрости, которыми он достигал большего, чем другие умными речами. А бедная жертва с растерзанным и истекающим кровью сердцем и сломленной волей шла прямиком в расставленные им сети.
— Я постараюсь свыкнуться с этой мыслью, — чуть слышно прошептала Елена, — но разве найдется такая девушка с возвышенными чувствами, способная на жертву, которая согласилась бы терпеть мое присутствие и которую я могла бы полюбить как сестру?
— Есть у меня одна мысль, она совершенно неожиданно пришла мне в голову, и я еще не обдумал этот вариант. Но, прежде всего, ты должна успокоиться, дорогая Елена. Подумай, ведь выбор зависит лишь от тебя одной, я предоставляю тебе право принять или отвергнуть кандидатуру, которую я предложу тебе.
— Найдешь ли ты в себе достаточно сил, чтобы жить с женой, к которой не лежит твое сердце? — спросила Елена.
Гольфельд сумел подавить усмешку, так как Елена не спускала с него испытующего взора.
— Я все могу сделать, если захочу, — ответил он. — А твое присутствие придаст мне сил… Об одном прошу тебя: не говори пока моей матери об этом важном деле. Она, как тебе известно, любит во все вмешиваться, а я не переношу ее опеки. Она узнает об этом, когда я представлю ей свою невесту.
Раньше такое бессердечное замечание страшно возмутило бы Елену, но теперь она даже не обратила на него внимания, потому что все ее мысли и чувства пришли в сильное возбуждение при одном только слове «невеста», с которым (хотя немало бывает и несчастных невест) тесно связано представление о радостях и блаженстве любви.
— О, Боже мой! — с невыразимой мукой простонала она, судорожно ломая руки, сложенные на коленях. — Я всегда надеялась, что не доживу до этого… Я не настолько эгоистична и не желаю, чтобы ты ради меня остался холостым. Нет, я только полагала, что моя близкая, по всей вероятности, смерть принудит тебя не подносить мне эту чашу горести и подождать, пока глаза мои закроются навеки.
— Но, Елена, зачем ты говоришь об этом?! — воскликнул Гольфельд, с трудом скрывая свое нетерпение. — Кто в твои годы думает о смерти? Ты будешь жить, и я уверен, что придет время, когда и мы с тобой будем счастливы. Теперь я оставлю тебя одну. Подумай хорошенько о том, что я сказал тебе, и ты сама придешь к тому же решению, что и я.
Он нежно прижал ее руки к своим губам и легонько поцеловал девушку в лоб, чего прежде никогда не делал, взял свою шляпу и тихо вышел из комнаты.
Едва затворилась за ним дверь, отделившая его от несчастной, обманутой им девушки, и он очутился один в коридоре, как он лукаво улыбнулся и самодовольно щелкнул пальцами… Каким низким и презренным плутом выглядел он в эту минуту! Как же он был доволен собой! Еще час тому назад его сердце переполняла злоба. Страсть к Елизавете, разжигаемая упорным сопротивлением девушки, достигла такого накала, что со вчерашнего дня он лишился самообладания, которым так гордился. Но в пылу страсти до сих пор ему ни разу не пришло в голову предложить свою руку желанной девушке. Он счел бы себя сумасшедшим, если бы подобная мысль явилась ему.
Но зато он изобретал в своем уме подлые замыслы и ломал голову над тем, как бы сломить упорство дочери письмоводителя. Событие в Гнадеке придало его мыслям совершенно другое направление. Молодая фрейлейн теперь представляла собой завидную партию. Она происходила из старинной дворянской семьи и была богата, а потому он принял великодушное решение осчастливить ее предложением. Что она без колебаний примет его, в этом он нисколько не сомневался. Единственное препятствие в исполнении этого плана заключалось в Елене — не потому, что этот шаг должен был причинить страдания горячо любившей его девушке (в его сердце не было жалости к ней), а вследствие того, что из-за женитьбы он мог лишиться наследства, на которое рассчитывал после смерти Елены. Из этого следовало, что надо действовать хитро и осторожно. Он совершенно хладнокровно играл чувствами несчастной и еще больше привязал ее к себе тем, что предоставил ей решение важнейшего вопроса своей жизни.
Как только Гольфельд вышел из комнаты, Елена, шатаясь, подошла к двери и задвинула засов. Теперь она всецело отдалась своему отчаянию. Бросившись на ковер, девушка стала рвать на себе волосы, а вся ее тщедушная фигурка тряслась как в лихорадке. Она жила только своим горячим чувством и невыносимо страдала при мысли, что вскоре потеряет любимого человека.
В ее голове образовался хаос самых разнообразных мыслей, но она не могла уловить ни одну из них. Сегодняшнее признание в любви, которое открыло ей одновременно ад и рай, безумная ревность к той, которой она пока даже не знала, но которая будет иметь все права жены, — все это терзало душу и грозило прервать слабую нить, связывающую ее с телом.
Лишь вечером Елена решила отворить дверь встревоженной горничной и после настойчивых просьб последней дала уложить себя в постель. Она строжайше запретила приглашать доктора, не приняла баронессу, которая хотела лично пожелать ей спокойной ночи, и провела в одиночестве эту самую ужасную ночь в своей жизни.
Она немного успокоилась только тогда, когда утренний свет заглянул в щели между шторами. Елена уверяла себя в том, что Гольфельд поступает совершенно бескорыстно. Разве он тоже не приносит себя в жертву? Ведь он любит ее, только ее, а должен принадлежать другой. Имела ли она право еще больше затруднять ему исполнение священной обязанности своими жалобами? Он предлагал ей следовать вместе с ним по нелегкому жизненному пути; могла ли она проявить слабость и малодушие, если он рассчитывал на ее силу воли? И если он найдет девушку, которая удовольствуется дружбой, хотя с полным правом может требовать любви, разве Елена позволит другой превзойти себя в самопожертвовании?
