— Вы уверены, что Генриетты Майотэн не может быть среди девушек, вышедших замуж в Пярт-Руаяле? — без всякой надежды спросила она.
— Тогда пришлось бы допустить, что она живет там, не ставя об этом в известность собственную сестру.
— Верно. А она не могла выйти замуж за акадийца, на восточном берегу?
— Мы бы услыхали об этом от Марселины или от Мари-Поль Наварэн. В Акадии, на восточном берегу и во Французском заливе, белых не так-то много, и они живут далеко один от другого — именно поэтому каждый знает всю подноготную соседа, несмотря на расстояния.
Они снова умолкли. Анжелика, глядя на вышедший из-под гусиного пера список, пыталась представить рядом с одной из фамилий полузабытое лицо и сравнить его с известной многим во Французском заливе акадийкой. Нет, конечно, это не она.
— Не припомните обстоятельств, при которых вы виделись с ней в последний раз?
— Как же я могу вспомнить это после стольких лет? — вздохнула Дельфина. — В одном я убеждена: она еще была с нами в том форте, где Никола Пари умолял нас спасаться бегством при появлении индейцев, вознамерившихся всех оскальпировать. Я помню, как они выбежали из леса! Она вырывалась, крича, что хочет спасти мадам Модрибур. Ее силой затащили в форт. Она визжала, и мне пришлось отхлестать ее по щекам, чтобы прекратилась истерика. После этого она упала в обморок; помню, Никола Пари проявил к ней интерес: он испугался за нее и попросил принести сердечных капель… Снаружи доносились кошмарные вопли. Индейцы торопились оскальпировать всех тех, кто не успел спрятаться. Я же могу утверждать, что не отходила от Генриетты, потому что ее состояние и мне внушало беспокойство, и свидетельствую, что чуть позже, когда опасность миновала, нам сказали, что мы уже можем попытать счастья снаружи. Эти события навсегда запечатлелись в моей памяти.
Во время той бойни Анжелика оставалась с Иоландой и красоткой Марселиной у двери дома, где стонала раненая герцогиня и куда явился усмехающийся Пиксаретт с окровавленными скальпами на поясе.
«Я знаю, кто находится за этой дверью, однако я оставляю ее жизнь тебе, ибо ты вправе сама распорядиться ею». Прежде чем удалиться, чтобы продолжать свое кровавое занятие, он бросил ей: «Она была твоим врагом. Ее скальп принадлежит тебе».
Ночью герцогине удалось бежать, однако раны не позволили ей уйти далеко, и уже на следующий день они обнаружили ее труп, растерзанный дикими зверями.
Тем не менее на морском берегу было устроено прощание с останками, о котором помнили и Анжелика, и Дельфина.
— Может быть, ее украли индейцы? — предположила Дельфина.
— Нет, это не ускользнуло бы от нашего внимания. Индейцы из племен малеситов и мик-маков обращены в христианство, миссионеры окрестили их уже несколько десятилетий назад, поэтому они испытывают к французам дружеские чувства. Но вот о чем я подумала… Вы только что сказали мне, что ею заинтересовался старый Никола Пари. Могло так получиться, что он забрал ее с собой в Европу?
— Вот уж не знаю…
— Это было бы вполне в его духе.
— Но не в духе Генриетты. Разве что в бесчувственном состоянии, напоенную допьяна, усыпленную…
— Зато это объясняло бы причины расследования. Вдруг одна из ваших подруг достигла значительного положения в обществе, пользуясь поддержкой старого Пари, и захотела придать значимость экспедиции, в которой участвовала?
Дельфина покачала головой.
— Мне трудно себе представить, что Генриетта способна на такое, разве что она сильно переменилась. Она была не больно умна, хотя могла очаровать. А так — бездеятельная, поддающаяся влияниям, питающая слабость к удобствам особа; и вообще — мягкое тесто, которое мадам Модрибур могла замешивать по собственному усмотрению.
— Так почему бы ей не попасть под влияние старика Пари? В некотором смысле я предпочла бы такое объяснение. Ведь это значило бы, что она жива и что не было никакого загадочного исчезновения, чреватого…
— Самым худшим, — с дрожью в голосе оборвала ее Дельфина.
Глядя на нее, Анжелика видела, как осунулось ее личико и каким пустым сделался ее взгляд. Она догадалась, что за мысли бродят у нее в голове.
— Уймите ваше воображение. Пока мы придумаем второй Генриетте достойную роль: пускай она проживает в Голдсборо. Вернувшись туда, я подробно расспрошу Патюреля. Возможно, он поведает мне о каких-нибудь подробностях, о которых мы не удосужились у него разузнать после зимы, проведенной в Квебеке, то есть после отсутствия продолжительностью почти в год. Кто знает
— вдруг она вышла замуж за какого-нибудь пирата с «Бесстрашного» и теперь нежится себе на теплых просторах Карибского моря?
Дельфина вяло улыбнулась.
— Да услышит вас Господь!
— Не мучьте себя страхами. Совсем скоро мы узнаем обнадеживающие новости.
— Уверена в этом, мадам, — отвечала молодая женщина, однако в ее голосе не было и следа уверенности.
Впрочем, стоило Анжелике, собрав бумаги, направиться к двери, как она схватила ее за подол.
— О, мадам, я должна рассказать вам всю правду! Думаю, мне не следует утаивать от вас никаких подробностей, тем более что речь не идет о каких-то реальных событиях. Нет, это сон, даже кошмар, который все время посещает меня. Наверное, трагический конец, постигший герцогиню, не даст мне покоя до конца жизни. Я вижу ее бегущей среди деревьев; меж стволов и ветвей мелькает ее платье — синяя накидка, желтый пояс, красные юбки — помните, иногда она одевалась очень ярко… Спасаясь бегством, она напоминает яркую птицу с южных островов, бьющуюся о решетки клетки. Я знаю, что смерть преследует ее по пятам, и не окликаю ее. Однако в конце концов я не выдерживаю и испускаю крик. Тогда она поворачивается ко мне — и я вижу, что это НЕ ОНА… Это другая женщина. Я не могу узнать ту, что несется среди деревьев, однако ничто не может разубедить меня, что это не она. Это другая. Другая! Понимаете, эта женщина просто надела ее одежду!.. — Она рухнула в кресло, лишившись сил. — Я знаю, что это всего лишь сон, дурной сон, и все-таки, мадам, не сочтите меня сумасшедшей, когда я скажу вам, что всякий раз, когда мне удается достичь спасительного забытья, когда я начинаю наслаждаться благами мирной жизни бок о бок с любимым человеком, среди радушных друзей, всякий раз, когда в моей душе начинает расцветать подобие скромного счастья, мне снова снится этот кошмар, и я вскакиваю, дрожа от ужаса, вся во власти воспоминаний о прошлом и страшной уверенности: ее место заняла другая, другая приняла смерть вместо нее!
Напрасно мой муж пытается прийти мне на помощь разумными вопросами, побуждая рассказать о сне, навязчивость которого свидетельствует об оставшихся в моей душе зловредных корнях, которые следует вырвать во что бы то ни стало, — я ничего не могу ответить и только рыдаю у него на плече. На протяжении нескольких дней после этого мной владеет глубокая тревога. Меня обуревает болезненное желание встретиться с прежними подругами, засыпать их вопросами, сравнить наши воспоминания. Я запрещаю себе думать об этом, поскольку подозреваю, что ни одна из них, даже Генриетта Губэ, известная своей добротой, не захочет вспоминать былое. Теперь я знаю, что я опасалась услышать в ответ на свои вопросы — то самое, что мы волей-неволей должны установить с вами сейчас: что одна из них исчезла, что никто не может сказать, что с ней стало, и что только мой сон — единственный знак, указывающий в сторону истины.
