– Будь нашей союзницей, тогда дни Мансура сочтены.
– Если ты объявишь ему войну, я буду на твоей стороне, Сади.
– О, благодарю, принцесса, благодарю! – воскликнул Сади в упоении: любовь Рошаны, ее прелестный, обольстительный образ и роскошная обстановка заставили его забыть все остальное.
Он был один с нею, в нише полутемного будуара, он стоял на коленях перед диваном, на котором лежала Рошана, – принцесса отвечала на его любовь, он мог назвать ее своею. Его манили блеск и богатство, но еще более предполагаемая красота Рошаны и упоение этой минуты.
Он обнял и с любовью смотрел на нее, она склонилась к нему, и в ее прекрасных черных глазах сверкнуло целое море любви и блаженства.
– Любишь ли ты меня? – спрашивала она едва слышно трепетным голосом.
– Выслушай мое признание, о принцесса, да, я люблю тебя! Последние преграды между нами должны разрушиться, ты должна быть моей, беззаветно моей!
– Не спрашивай, не требуй ничего, лежи у ног моих, и жизнь будет блаженством, – шептала Рошана.
– Будь моя! Будь беззаветно моя! – страстно шептал Сади и хотел приподнять покрывало с ее лица.
Но она поспешно отстранила его руку.
– Что хочешь ты сделать? – спросила она с упреком.
– Будь моею! Дай мне взглянуть на твое личико, дай мне поцеловать твои губки, – отвечал он, устремив на нее страстный взгляд.
– Я твоя – но не требуй видеть мое лицо! Обещаю тебе все, только не это.
– Не сердись на меня, ты даешь мне так много, так согласись же быть моею.
– Я твоя, мой возлюбленный, наконец-то я в твоих объятиях, – шептала Рошана в блаженном упоении.
– А ты не дашь мне взглянуть на твое лицо? – тихо спросил Сади, обвив рукою стан принцессы.
Она поспешно опустила руку на покрывало, боясь, чтобы он не приподнял его, точно под ним скрывалась тайна.
Кругом воцарилась тишина. Музыка смолкла. Гости разъехались. Сади держал в своих объятиях Рошану, и оба упивались блаженством полной, взаимной любви – забыт был весь свет, забыто было все, что разделяло их, принцесса с сияющими глазами покоилась в объятиях своего возлюбленного, и Сади на груди Рошаны вкушал все радости и блаженства жизни.
Но внезапный шум пробудил его от блаженного сновидения.
Рошана была в таком упоении, что ничего не слышала, ничего не видела.
Сади обернулся по направлению полутемного будуара. Ему послышался глухой голос, как бы выходящий из могилы: «Сади, вспомни о Реции».
Он встал. Что такое это было? Не был ли это голос совести, напоминавший ему о покинутой девушке? Он пристально посмотрел в полутемный покой. Как будто там что-то зашевелилось. Сади казалось, что он видит все это во сне. По слабо освещенному красноватым светом будуару пронеслась как будто призрачная фигура, которая уже не раз являлась Сади, на лбу ее он ясно разглядел блестящую золотую маску.
Сади со страхом вскочил.
– Что с тобой, мой возлюбленный? – тихо спросила принцесса, тоже поднявшись с места.
– Золотая Маска, – прошептал Сади, указывая на будуар.
– Тебе пригрезилось, Сади. Я ничего не вижу, – сказала, улыбаясь, Рошана.
«Сади, вспомни о Реции», – прозвучало тихо, совсем тихо.
Сади бросился из ниши.
Комната была пуста – призрак исчез.
XXVI
Борьба из-за пророчицы
Вернемся еще раз в зал принцессы. Когда Шейх-уль-Ислам от султана снова вернулся к Гамиду-кади, последний обратил его внимание на то обстоятельство, что султанша Валиде разговаривала сначала с Гассаном, потом с Сади. Мансур-эфенди еще не был уверен в императрице-матери, союз, заключенный между ними, был еще непрочен. А потому его сильно беспокоил разговор обоих офицеров с султаншей; он чувствовал, что над головой его собиралась гроза. Гассан и Сади были его враги, он знал это, и они с каждым днем приобретали все большее и большее влияние. Наибольшая же опасность грозила ему от Сирры, если она еще не была казнена за убийство старой Ганнифы. Он надеялся на это и предпочел до времени не заботиться о ней.
Но вот Гамид-кади заметил, что слуга принцессы, хитрый грек Лаццаро, неподвижно стоял у пунцовой занавеси царской ложи; с этого места его не могли видеть ни султанша, ни Гассан, ни Сади, между тем как он мог спокойно подслушать их разговор.
Лаццаро, казалось, ждал здесь приказаний, на самом же деле он поместился тут только затем, чтобы все высмотреть и подслушать. Его умысел удался, ожидание не обмануло его. Он стал свидетелем важных разговоров. Он внезапно очутился возле Мансура-эфенди, осторожно высматривая по сторонам.
– Важное известие, – шепнул он ему.
– Говори! Тебе надо многое загладить, – мрачно ответил Мансур-эфенди.
– Гассан и Сади сообщили султанше Валиде, что чудо было не что иное, как обман.
Мансур вздрогнул, он не ошибся – гроза готова была уже разразиться.
– Они говорили о пророчице, исчезнувшей из дома софта? – спросил он.
– Они сообщали неслыханные вещи! Они объявили, что пророчица была твоим орудием. Гассан-бей должен был по приказанию султана арестовать ее за пророчество, но он нашел ее уже в руках кавасов, обвиненную в убийстве старой служанки Ганнифы.
– Так Сирра еще жива?
– Да, она жива. Гассан и Сади, чтобы доказать свое тяжкое обвинение, просили султаншу Валиде взять пророчицу от жандармов и отправить к ней во дворец.
– Ну, и что сказала султанша?
– Она только сейчас дала своему камергеру Кериму-паше поручение вытребовать Сирру.
Мансур-эфенди побледнел – глаза его засверкали мрачно и беспокойно, опасность была больше, чем он даже предполагал, и этим он обязан был греку, который вместо Сирры задушил служанку. Хотя он, желая загладить свою ошибку и выйти сухим из этого дела, и призвал кавасов арестовать Сирру, когда та лежала на трупе убитой, но это теперь вызвало величайшую опасность на голову Мансура-эфенди. Если бы даже его показания, что Сирра – низкая лгунья и обманщица, и могли возбудить более доверия, чем ее собственные слова, все-таки весь этот неожиданный оборот дела с пророчицей был очень опасен; он мог низвергнуть Мансура, тем более что пророчество сильно раздражило султана.
За это последнее обстоятельство и решил ухватиться Шейх-уль-Ислам. Еще не все пропало. Он мог еще рассчитывать на победу. Если бы ему удалось захватить в свои руки Сирру, прежде чем этого достигнут его противники, то он мог быть уверен, что одним ударом отвратит все их козни. Все зависело оттого, удастся ли ему овладеть ею. Султанша Валиде уже послала своего камергера доставить Сирру к ней во дворец. Нужно было во что бы то ни стало опередить его. Стоило Кериму-паше явиться к кавасам и передать им приказание султанши, и Сирра в ту же ночь была бы в ее власти, так как караул не смел медлить ни минуты при исполнении приказа могущественной матери султана.
