Нофрет собиралась идти пешком, а не ехать на осле. У ее вьючного животного была вполне приличная упряжь, годная и в пустыне, и при дворе египетского даря. Уже успели благополучно обсудить, какая будет одежда у посольства, какие украшения, сколько и когда их надевать. Нофрет была рада, что у ее костра спокойно, из кипящего горшка поднимается вкусный пар. Немного позже, когда стемнеет, все соберутся в середине лагеря, где жарятся бык и жирная овца.
Этот край лагеря был почти пустынен. Все собрались к площадке, где жарилось мясо. Некоторые, уже успев хлебнуть вина, пели, несколько человек закружились в танце.
Она несколько удивилась тому, что Иегошуа остался возле нее. Сын пришел взять свой охотничий рог, чтобы подыграть песням. Он задержался, чтобы сунуть нос в горшок и исследовать пирожки, пекшиеся в золе. Нофрет шлепнула его по руке, когда он хотел стащить один из груды остывавших на красивом бронзовом блюде.
Иегошуа посмотрел на нее большими голодными глазами.
— Ну всего один, — заныл он. — Надо проверить, годятся ли они для пира?
Нофрет фыркнула.
— Если в один прекрасный день хоть один мой пирожок окажется недостоин пира у самого царя, значит, меня пора заворачивать в саван.
Он замахал руками, отгоняя дурные знамения. Нофрет вынула еще пару пирожков, переложила остальные, чтобы не пропадал жар остывающих углей, но краешком глаза все время наблюдала за Иегошуа.
Сын присел на корточки, так же наблюдая за ней. Он опять вырос: руки и ноги такие длинные, а одежда снова коротка. Надо бы…
Нофрет оборвала себя. Кому-то другому придется отпускать ему рукава и надставлять подол. А она уходит в Египет вместе с его отцом.
Немного погодя Иегошуа встал, проскользнул мимо нее, ухватил пирожок и со смехом убежал. Она погрозила ему кулаком, но без всякого возмущения.
— Он не горюет, — сказала она Иоханану. Они лежали, крепко обнявшись. Близнецы спали рядом или делали вид, что спят. Скоро нужно будет вставать, разводить огонь, чтобы приготовить последний завтрак, который они съедят вместе. Нофрет не знала, придет Иегошуа или нет.
— Он слишком занят собой, — продолжила она. — Можно подумать, будто он не верит, что мы уходим.
— Верит он, — отозвался Иоханан. Муж спал не лучше, чем она. Ночник освещал тени под его глазами, глубокие складки от крыльев носа к губам. Нофрет разгладила их пальцем. Иоханан поцеловал ее руку, но мысли его были заняты другим. — Ты хотела бы, чтобы он плакал, рыдал и выставлял себя на посмешище?
— Нет, но я хочу, чтобы он перестал вести себя так, как будто идет с нами.
Иоханан раскрыл глаза.
— Почему ты думаешь…
Она вскочила.
— Я знала! И ты знал. Проклятье, Иоханан, ты не можешь позволить…
— Тише. Ты разбудишь детей.
Нофрет чуть понизила голос, но силы в нем не убавилось.
— Ты сейчас же пойдешь и скажешь нашему сыну, что он останется здесь.
— Я не могу этого сделать, — возразил Иоханан.
Она едва не ударила его.
— Ты же его отец! И можешь приказать ему. Он должен тебя послушаться.
— Я не могу, — повторил он. — Иегошуа приказано идти.
— Кем приказано?
— Господином.
— Моше, — сказала Нофрет. — Ведь это Моше? Он думает, что мы будем счастливее, если наш первенец будет с нами, и мы увидим его… Смерть…
— Иегошуа не умрет в Египте.
— Ты не можешь этого знать. Пойди и запрети ему идти.
— Нет, — отрезал Иоханан.
Нофрет медленно, мускул за мускулом, успокаивалась. На самом деле давно было ясно, хоть она и отгоняла от себя такие мысли, что Иегошуа собирается идти в Египет вместе с остальными. Это знание не особенно волновало ее. Но что отец знал и не запретил — с этим она смириться не могла.
— Ты же знаешь, — сказала она, — что я хочу, чтобы мои дети остались здесь. Неважно, чего это будет мне стоить, неважно, как долго мне придется отсутствовать. Тут они в безопасности. В Египте мы все будет находиться под угрозой.
Она надеялась, молилась, что муж не скажет слов, которых она не сможет ему простить.
Именно эти слова он и сказал. Ее муж был апиру.
— Господь защитит его, — произнес он. Иоханан верил этому безоговорочно, он, сомневавшийся во всем на свете.
От гнева у Нофрет перехватило горло.
— Ты слепой! Все вы слепые. Ничего не видите.
— Ты можешь не ходить. Если ты боишься, если не веришь…
— При чем здесь вера? Я иду. Иегошуа — нет.
— Иегошуа должен идти.
Нофрет показалось, что она впервые видит своего мужа. В каждом апиру жило несокрушимое упрямство. В Иоханане оно было скрыто глубоко, но теперь проявилось достаточно ясно. Он выполнит любую ее просьбу, согласится с ней во всем. Но сейчас — нет. Нет, если так велит его бог.
Она должна простить его. Ни один апиру не пойдет против своего бога. Даже ради жены. Даже ради того, чтобы защитить жизнь сына.
Нофрет никогда не почитала бога апиру, хотя и признавала его существование — она была не так глупа, чтобы отрицать это. Но никогда не считала его единственным — в мире были и другие боги. Она ощущала их присутствие, слышала их голоса.
Для Иоханана все это не имело значения. Он точно знал, что его бог один и единственный. Так молился ему его народ, дети Исроела, как они называли себя перед богом.
Она уже пятнадцать лет жила среди апиру, вышла замуж за одного из них и родила ему детей. Оказалось, что она совсем не знала их. И они не знали ее, если думали, что могут забрать у нее сына, как забрали мужа — как забрали ее саму. Иегошуа не будет участвовать в этом.
Но что она может сделать? Он же сам хочет, глупый мальчишка. И никто не остановит его. Можно, конечно, попытаться, но ей тоже нужно идти. Если мальчишку не сбить с ног и не связать, его здесь не удержишь. Он упрям, как оба его родителя вместе взятые.
С поражением смириться нелегко. Нофрет поднялась на ноги — неловко и с трудом, как будто на мгновение стала старой. Иоханан, должно быть, что-то сказал, потянулся к ней, чтобы как-то сузить холодную пропасть, внезапно разверзшуюся между ними. Но она не видела и не слышала его.
Наступало утро. Лагерь просыпался, охая, усталый от вина и танцев. Женщины разводили огонь, ставили печься хлеб. На западном краю лагеря уже собирался отряд посольства: вооруженная охрана, навьюченные животные, старейшины, одетые по-дорожному, припрятавшие свои лучшие платья и украшения до прихода в Египет.
Нофрет двигалась с нарочитой медлительностью. Она делала то, что делала каждое утро: разводила огонь, пекла хлеб, доила козу, разливала по чашкам теплое жирное молоко. Вышли близнецы, протирая заспанные глаза. Она приказала им умыться и расчесать космы. Исхак стал возражать. Анна смотрела упрямо. Нофрет заставила их, свирепо взглянув.
