— Княжна, Яромир хоть и красив, яко пламя, да только греет он многих, — назидательно сказала Агафья.
— Права ты, Агафьюшка, права, — протянула Прекраса.
— А жених твой и брат его сероглазые, русоволосые, статные молодцы, гордость любых родителей.
— Правда? — захлопав в ладошки, спросила Прекраса, — ох, милая ты моя, как же ты меня успокоила!
И, раскинув руки в стороны, княжна, смеясь, закружилась на месте, счастливая и довольная. Подруга её верная лишь головой качала, видя сие недостойное княжны поведение.
А потом принялась княжна мерить наряд, который будет на ней на пиру. Праздничное, шитое перлами да золотом платье нежно-розового цвета, подчеркивающее молочную белизну кожи Прекрасы, открывало у ворота сорочку белоснежную, тонкую, словно паутинка. Мягкие, тонкие, светлые сапожки из телячьей кожи выглядывали при каждом шаге княжны, показывая маленькую ножку. Венец из чистого золота, начищенный и блестящий, удерживал золотые волосы княжны так, чтобы были видны усерязи, украшавшие виски. Пара золотых браслетов, шириной с мужскую ладонь, с изображением птицы Гамаюн [55], квадратные перстни, закрывавшие почти все пальчики княжны, завершали образ прелестницы.
— Ну, как я, Агафьюшка? — смеясь, спросила Прекраса, хорошо зная, что она красива.
— Хороша, ты, княжна, как никогда, — искренне заверила её Агафья.
И Прекраса, уверенная в своей неотразимости, с замиранием ждала завтрашний пир.
* * *
Княгиня Марфа сидела на ложе в своей одрине, готовилась к пиру, она уже была полностью одета для вечерней трапезы, но думы, терзавшие её, заставляли потерять счет времени и не спешить в гридницу. Не каждый день приезжают сваты к единственной дочери, приезжают, чтобы забрать навсегда, в чужой дом.
Марфа, в отличие от Прекрасы, видела княжича Карна, и он ей даже понравился. Пригожий, статный молодец, веселый. Но только неспокойно было материнское сердце, тревога его снедала.
Боялась княгиня за доченьку свою единственную, за то, как сложиться судьба её во дворе князя Фарлафа, ведь именно там будут жить молодые, покуда не построен им будет свой двор, между владениями отцовскими. А сколько придется ждать им своего двора, не ведал никто, даже князья, ибо дело это не быстрое.
А покуда двор не построен, будет Прекраса жить в Фарлафграде, где хозяйкой была княгиня Силье. Не любила Марфа жену князя Фарлафа, хотя хозяйкой та была отменной. В отличие от Виллему княгиня Силье дождалась своего мужа с чужих берегов в покое и здравии, и вместе с ним поехала на Русь. Будучи женщиной разумной, она приняла богов славян, с почетом встречала волхвов, и местный люд не оскорбляла. Но дом княгини Силье был тих и покоен, меньшие жены князя боялись её, помыкала Силье ими, словно рабынями. Ох, не то это место, где могла бы красавица Прекраса жить, не кручинясь, вольной пташкой.
Вот и боялась Марфа, что затихнет, замрет Прекраса, не выдержит житья она там, сломится её веселый дух, как сломилась некогда сама Марфа. Не будет более слышен веселый чистый, словно звон колокольчиков, смех княжны, потухнут небесно-голубые очи, скроется чудный волос под повойником [56] шитым, и ничем не будет напоминать жена княжича Карна прежнюю Прекрасу.
И так эти печальные мысли завладели княгиней, что не смогла она более находиться в своей одрине, и, накинув шаль на плечи, вышла она во двор. Благо, что князья, княжичи, и почти вся дружина обоих князей были на ратном поле, смотрели на бои дружинников.
Княгиня, понурив голову, медленно брела по дорожкам, размышляя о судьбе своей дочери. Настолько задумалась Марфа, что не увидела идущего навстречу ей дружинника, а его не заметить было достаточно сложно, ибо это был воин исполинского роста, с короткими седыми волосами (говорили, что они поседели не по годам рано, в первом бою), его нос, сломанный не единожды, был немного свернут в сторону. И только когда дружинник окликнул её, Марфа заметила его.
— Приветствую тебя, княгиня, — сказал дружинник.
— Здравствуй, Даг, — заливаясь румянцем, сказала Марфа.
— Что же это ты так задумалась, княгиня, что даже меня не заметила. А не замеченным я был лишь однажды, — весело сказал Даг.
— Правда, и кто тебя не заметил? — спросила Марфа.
— Однажды слепой старец наткнулся на меня, — смеясь, ответил дружинник, — может, кто из дружинников князя Фарлафа обидел тебя, княгиня? Уж больно печальная ты идешь.
— Да, нет, что ты, Даг, просто дочь единственную сватают, как тут не задуматься? — грустно сказала княгиня.
— Что ты, княгиня, о пустом думаешь? Раз князь Торин выбрал княжича Карна в супруге дочери, знать, достоин тот чести такой. Князь наш мудр, он не ошибается, — уверенно сказал Даг.
— Да, князь мудр, — склонив голову, прошептала Марфа и, бросив последний взгляд, полный страсти, на Дага она пошла прочь от него, своего постоянного искушения.
А дружинник, пораженный, так и остался стоять, думая о том, не показалось ли ему, и был ли тот призывный взгляд, которым княгиня одарила его.
* * *
Князя же мудрого тоже терзали думы, и также невеселые. Вот поэтому и бои дружинные были ему не в радость, удовольствия не получал, глядя, как бьется его дружина с воинами князя Фарлафа.
Торин вспоминал, как князь Фарлаф довольным взглядом обводил двор Торинграда, так словно он здесь хозяин. Да и сам княжич Карн смотрел вокруг так, словно Торинград уже его, словно он, Торин, здесь лишь тиун [57] какой-нибудь.
Торин покосился на стоящего по правую руку от князя Фарлафа Карна, княжич не сводил горящих глаз с воинов, что бились на потеху гостям высоким. Вот что значит не иметь наследника! И приходится свою землю отдавать мальчишке чужому, который еще слишком молод, беспечен, он не оценит его землю. Как пить дать не оценит.
Вечер выдался на удивление холодным, ветреным и каким-то серым, словно сами боги были против всего живого в тот день, казалось, что наступила осень. Торинградский князь, словно решил бросить вызов богам, устроил праздничный ужин такой, что не посрамил бы самого великого конунга. В гриднице был затоплен очаг, целое дерево весело полыхало, давая тепло всем сидящим за княжеским столом. Огонь окрашивал стены в желтовато-оранжевый цвет, заставляя вспомнить о недавнем солнышке, что пригревало землю.
Княгиня Марфа потрудилась на славу, Торин, сколько не оглядывал гридницу, так и не смог найти какого-либо изъяна в приготовлениях хозяйки к пиру. Накануне вымытая дочиста, трапезная зала казалось очень уютной и светлой, выскобленные деревянные стены были цвета чистого песка. Создавалось впечатление, что в стенах этой залы был маленький островок тепла и уюта, который так и манил гостей и жителей Торинграда.
