Чудеса, да и только!
– Пойдемте, красавицы, пойдемте! Вам завтра еще раньше вставать, чем сегодня! – Большой Пьер каким-то загадочным образом знал все, что происходит в замке, но предпочитал особо не распространяться…
Вслед за ним камеристки заторопились с балкона. Всем им резко захотелось спать. Причиной тому была даже не физическая усталость, а соприкосновение за один день аж с двумя произведениями искусства.
Наконец наступил долгожданный день турнира. После скоротечной утренней мессы благородное общество устремилось на ристалищное поле, безупречно подготовленное по самым строгим турнирным правилам.
На огороженном вытянутом прямоугольнике было где развернуться и паре рыцарей, и всем участникам сразу (в стычке отряд на отряд). Двойная изгородь надежно защищала участников от азартных зрителей, а трибуны для знати и скамьи для простого люда позволяли в полную меру насладиться захватывающим зрелищем (да и себя показать во всей красе).
Для рыцарей-участников были поставлены шатры, а сразу за почетными трибунами такие же шатры были раскинуты для полуденного отдыха дам.
В рыцарских шатрах оруженосцы последний раз проверяли доспехи и оружие своих господ, наводя окончательный лоск на и без того сверкающую амуницию; А в роскошном шатре графини де Монпеза (над которым гордо реял фамильный белый единорог) уже с раннего утра сидели камеристки Жанны и в тайне от остальных держали наготове платья, нитки и иголки – оружие, которым их хозяйка намеревалась сразить собравшихся.
Все трибуны, скамьи и пространство за оградой быстро заполнились народом. Дамы уже успели осмотреть друг друга, но лишь так, на скорую руку, потому что на поле выехали разодетые герольды.
Герольды объявили условия турнира и рыцарей-участников. Главным рыцарем – зачинщиком был конечно же не кто иной, как барон де Риберак: он считался не только отъявленным сердцеедом, но и лихим рубакой. Поэтому он первым появился на ристалище и направился к трибунам собирать сладкую дань рукавов и сердец.
Зрители приветствовали его восторженными криками, отдав должное как былым турнирным подвигам барона, так и его роскошным доспехам и наряду. Облаченный поверх отполированных лат в яркую красно-желтую тунику, всю в фестонах и зубчатых вырезах, в шлеме, увенчанном султаном из великолепных страусовых перьев, также выкрашенных в алый цвет, барон казался объятым пламенем.
Трепещущие дамы отвязывали, отпарывали, с мясом отдирали свои рукава и вешали их на копье рыцаря. Их красноречивые взгляды говорили, что в придачу к этим кусочкам парчи, шелка или бархата они отдают красавцу воину и свои нежные сердца.
Объехав половину трибун, барон собрал неплохой урожай, в его турнирное копье стало напоминать палку-вешалку какого-нибудь торговца вразнос женскими финтифлюшками.
Наконец, неаполитанский боевой жеребец (разукрашенный не хуже хозяина) неторопливым шагом доставил барона к центральной трибуне, которую занимали хозяйки праздника.
На фоне кричащего разноцветья трибун Жанна резко выделялась из общей пестрой массы. Она была одета в ослепительно белое платье с тонкой золотой вышивкой, стянутое тяжелым золотым поясом, а ее роскошные локоны, перевитые жемчужными нитями, падали на грудь и были единственным, но неотразимым украшением.
– Фи… Будто в траур вырядилась, крыса белобрысая! – прокомментировала этот наряд Бланш де Монфуа с соседней трибуны. – Тоже мне, Белая Королева[5]. – Но в ее словах зависти было больше, чем правды.
Мужской же половине Жанна казалась ангелом, спустившимся с небес. Между тем барон де Риберак поравнялся с трибуной, почтительно приветствовал мадам Изабеллу и, держа копье вертикально вверх, подчеркнуто пренебрежительно проехал мимо Жанны.
В наступившей тишине отчетливо донесся стук конских копыт. Подъехав к соседней трибуне, де Риберак медленно склонил копье перед растерявшейся от такого неслыханного счастья Бланш.
Даже если бы в центре поля шлепнулось невесть откуда взявшееся раскаленное ядро, это не произвело бы такого переполоха. Еще бы! Почти готовый жених первой невесты округи демонстративно ее объезжает! Пахнет пикантным скандалом!
Бланш лихорадочно отдирала заветный рукав, изо всех сил улыбаясь барону. Наконец, присоединив и свой трофей к разноцветному вороху, она горделиво выпрямилась, послала де Рибераку воздушный поцелуй и обернулась в сторону поверженной и принародно втоптанной в грязь задаваке в белых тряпках, демонстративно поправляя левой рукой (с которой так не хотел отрываться верхний рукав) затейливую прическу.
Но втоптанная в грязь задавака, казалось, и не заметила, что барон проехал мимо нее, и улыбалась направо и налево какой-то очень довольной улыбкой, от которой Бланш даже затошнило.
– Ну и нахалка! – прошипела Бланш сидящим рядом подругам. – Воспитанная дама хоть в обморок бы упала, а то и вовсе прямо с турнира в монастырь ушла, а этой бесстыднице и горя мало! Ну да пусть теперь посмотрит, как МОЙ де Риберак победит всех рыцарей и поднесет мне корону королевы турнира!
Она опять села и, расправляя юбки, продолжила:
– Я, правда, всегда знала, что он эту кривляку бросит, как поближе узнает. Ведь у нее ни рожи ни кожи, только спесь одна! А мужчинам нравится природное благородство манер и изысканное изящество, недаром моя бабка – плод любви государя Карла Пятого и моей прабабки, уж король-то дурнушку не выберет, хоть она там какая угодно графиня будет! – просвещала Бланш полностью с ней согласных подруг. – Да и Жанна только хорохорится на людях, наверняка на душе кошки скребут. Вон ее прилипала Рене как скисла! Та-то попроще.
Кроткая Рене и в самом деле испугалась такого баронского демарша и, чуть не плача, шептала Жанне:
– Господи, да что же он, чуть не в лицо тебе плюнул! Позор-то какой!
– Да успокойся ты, курочка боязливая! – решительно оборвала ее причитания Жанна и весьма довольным тоном добавила: – Все идет расчудесно! Бедняга де Риберак точно такой дурак, как я и думала. Видишь, как наши клуши зашевелились? Бланш на подушке как на сковородке, вертится! Скоро юбки на заду от волнения протрет. Вон какие гордые взгляды бросает – Агнесса Сорель[6] да и только!
Весть о небывалом инциденте сладким яблоком упала в души участников турнира. Каждый рыцарь сообразил, что хваленый сердцеед получил отпор и лелеял теперь надежду на благосклонность Жанны, выраженную в виде заветного кусочка шелка. Только правила выезда на ристалищное поле удерживали рыцарей от того, чтобы не кинуться всей толпой наперегонки к ложе графини де Монпеза.
