– Думаю, я это заслужил.
– Неужели?
– Я вел себя дерзко.
Хэтерфилд запрокинул голову и расхохотался.
– Меня это не удивляет. Ну, хорошо. Наслаждайтесь десертом, мистер Томас. Дайте мне знать, когда закончите свой отчет и соберетесь домой.
– Зачем?
– Неужели вы думаете, что я позволю вам добираться до Кэдоган-сквер среди ночи? Одному? – Хэтерфилд укоризненно покачал своей прекрасной головой и цокнул языком. – Я буду в кабинете сэра Джона и вздремну на его уютном диванчике. Разбудите меня, когда закончите.
– Да, но вы… но… мне неловко просить вас…
– Конечно, неловко. – Хэтерфилд накрыл корзинку крышкой, запер замочек и опустил ее на пол. – Именно поэтому я и не спрашиваю вашего согласия. У вас просто нет другого выбора. – Он взял сюртук, небрежно перебросил его через плечо и, многозначительно подмигнув ей, уверенно направился к покрытой темным лаком двери личного кабинета сэра Джона.
Центральный уголовный суд Олд-Бейли, Лондон
Июль 1890 года
Этим утром жара казалась невыносимой. Даже ночная прохлада не смогла освежить спертый воздух в зале суда; Стефани вспотела и чувствовала себя крайне неуютно из-за прилипшей к спине блузы. Ей страшно хотелось сорвать с себя ненавистный шарф и придушить им самодовольного мистера Дакуэрта.
Ее охватило волнение, когда в зал ввели Хэтерфилда. Он, как всегда, был спокоен, свеж и бодр, словно не замечал раскаленного от жары воздуха, хотя встал задолго до рассвета. Он попросил, чтобы ему каждое утро приносили в камеру гребной тренажер; неизвестно, как ему это удалось, но Хэтерфилд смог добиться разрешения у тюремного начальства и, оставаясь верным себе, тренировался каждое утро по часу еще до наступления рассвета, впадая в состояние глубокого экстаза, которое так хорошо знала Стефани.
Словно он был не в камере, а на реке.
Сегодня в зале суда яблоку негде было упасть, ибо для дачи свидетельских показаний пригласили самого герцога Сотема. И если сэр Джон выглядел бледным и усталым, то герцог и вовсе походил на ожившего мертвеца. Дряблая кожа свисала с выступающих скул костлявого вытянутого лица, он даже не удосужился напомадить волосы, сквозь редкие завитки которых проглядывал голый череп. Обвинитель обратился к нему с сочувственной улыбкой.
– Приношу свои извинения, ваша светлость, но я вынужден подвергнуть вас этому суровому испытанию. Несомненно, вам пришлось многое пережить за эти несколько месяцев.
Герцог посмотрел на него, но ничего не ответил.
– Должно быть, вам очень не хватает герцогини, ваша светлость. Не так ли?
– Да, это так, – ответил герцог, еле шевеля губами.
– И вашего сына обвиняют в ее убийстве. Это вдвойне тяжело.
Ни звука в ответ, лишь холодный взгляд герцога.
Мистер Дакуэрт опустил глаза, откашлялся и глубоко вздохнул. Неожиданно для себя Стефани почувствовала искреннюю симпатию и уважение к герцогу. Несмотря на тяжелую утрату, он мог одним лишь взглядом выцветших голубых глаз охладить пыл ревностного служителя закона.
– Естественно, любому человеку трудно даже представить, что родной сын способен на убийство. Но мы все собрались здесь, в зале суда, чтобы разобраться в фактах и добиться справедливости, не так ли, ваша светлость?
– Разумеется.
– Я уверен, вы, как и все мы, хотите, чтобы свершилось правосудие ради вашей жены, герцогини, которая была убита таким странным и – прошу меня извинить – жестоким способом.
– Разумеется.
– В этой связи я должен задать вам несколько вопросов относительно маркиза Хэтерфилда, вашего сына. Скажите суду, вас с сыном связывают теплые отношения?
Герцог посмотрел на Хэтерфилда, который едва заметно улыбался, затем перевел взгляд на мистера Дакуэрта.
– К сожалению, это не так.
– Я понимаю. И снова прошу простить меня, ваша светлость, но скажите, правда ли, что с вашим имением, которое унаследует лорд Хэтерфилд в случае вашей кончины, связаны некие финансовые затруднения? Это так?
Герцог выпрямился.
– Управление таким огромным имением, как мое, требует больших затрат, мистер Дакуэрт.
– Прошу вас ответить прямо на мой вопрос, ваша светлость.
Долгая пауза. Слышно лишь дыхание.
– Да. Некоторое время назад у меня были затруднения.
– Вы говорили об этом сыну?
– Да, говорил.
– Ваши беды вызвали у него сочувствие?
Герцог бросил быстрый взгляд на Хэтерфилда. Стефани сжала зубы, прислушиваясь к гулкому биению своего сердца.
– Ваша светлость! Пожалуйста, ответьте на вопрос. Маркиз Хэтерфилд выразил сочувствие к вашим проблемам? Может быть, он предложил помощь, поддержал вас морально или физически в вашем отчаянном положении?
Герцог часто заморгал, словно сдерживал слезы. Он впился руками в деревянные перила с такой силой, что костяшки пальцев побелели.
Он закрыл глаза.
– Нет. Нет, мистер Дакуэрт, он не предлагал никакой помощи.
Вокруг него тяжело перекатывались мрачные маслянистые воды Темзы, окутанной туманом. Все внимание Хэтерфилда было сосредоточено на веслах, которые он крепко сжимал руками, и на ритмичном движении ног, толкавших лодку вперед… и вперед… и вперед…
Размеренные, сильные, интенсивные толчки. Все дело в ритме. Именно в нем кроется успех. Если найти правильный ритм для рук и ног, можно плыть без устали сколь угодно долго.
Он иногда ловил себя на этой мысли. Плыть и плыть вперед без передышки. Вниз по Темзе до устья реки, а затем выйти в Северное море.
Хэтерфилд научился чувствовать реку и прекрасно изу-чил судоходное движение на Темзе. Фонарь, закрепленный на носу лодки, освещал небольшое пространство, но по легкому волнению воды он безошибочно угадывал, что приближается другое судно. Быстрый взгляд через плечо, перехват весел, обмен приветственным «Эге-гей!», и его легкая скорлупка уносилась вперед.
Больше всего ему нравилось плавать в верхнем течении реки, ближе к Виндзору или Хенли, неподалеку от колледжа Черуэлл в Оксфорде, ведь именно там он обучался гребле. Но дело шло к декабрю, и следовало ожидать, что скоро лед скует реку у деловой части столицы, к тому же пришлось бы снимать жилье неподалеку. Лондон есть Лондон: река всегда окутана желтым туманом, и множество баржей и всякого рода суденышек постоянно снуют вверх и вниз по реке. Правда, молодежь из гребного клуба очень славная, среди них пара-тройка его школьных друзей. Все они влюблены в греблю, воду. Как приятно возбуждение от того, что лодка, словно ракета, скользит вверх по реке, и ты ожидаешь момента, когда уйдет боль в груди и мышцах, и ты станешь одним целым со своей лодкой, превратившись в совершенную, неуязвимую машину. Ты перестаешь быть человеком, освобождаясь от мыслей, суеты, пороков и грязи. Ветер, порожденный усилием твоих мышц, освобождает тебя и делает чище.
