Сесил уже хотел возразить, но прикусил язык. Что-то в жестких глазах Дадли напомнило ему глаза Елизаветы, когда однажды он предостерег ее, посоветовав не влюбляться в Филиппа. Услышав эти слова, принцесса бросила на него такой же ясный, циничный взгляд. Сесил был на десять с лишним лет старше и Елизаветы, и Дадли, которым не исполнилось и тридцати. Оба считались еще совсем молодыми, но успели пройти суровую школу. Ни у того ни у другой не было времени на сантименты.
– Епископ Карлайла мог бы ее короновать, – задумчиво сказал Сесил. – Конечно, он должен быть уверен в том, что Елизавета серьезно рассматривает Филиппа в качестве мужа. Мне придется его убедить, что тем самым он спасет ее от ереси.
– Кто-то обязан это сделать, иначе ей не быть королевой, – заметил Дадли, кладя ему руку на плечо. – Необходимо, чтобы ее короновал епископ, и не где-нибудь, а в Вестминстерском аббатстве. Иначе все это не более чем маскарад, но с трагическим концом. Вспомните Джейн Грей. Она стала королевой при схожих обстоятельствах. Ее правление продолжалось всего девять дней. А потом – Тауэр и плаха.
Сесил невольно вздрогнул и попятился в сторону, словно прикосновение Дадли было ему неприятно.
– Я вас понимаю, – сказал Роберт, чувствуя, что с фамильярностью перебрал через край. – Конечно, обстоятельства были не совсем схожими. Джейн умерла из-за амбиций моего отца. Вы вовремя вышли из той игры, оказались мудрее многих. Но поверьте мне, сэр Уильям, я не заговорщик. Я делаю свою часть работы и знаю, что вы справитесь со своей без моих советов.
– Уверен, вы настоящий друг Елизаветы и лучший королевский шталмейстер, какого она могла назначить, – произнес Сесил, одарив его блеклой улыбкой.
– Благодарю вас, – учтиво ответил Дадли. – Вашим комплиментом вы вынуждаете меня сказать, что ваша лошадь не совсем подходит для верховой езды. Спина коротковата. Если вздумаете купить себе другую, обратитесь ко мне.
Сесил невольно засмеялся. Этот юнец был неисправим.
– Вы столь же бесстыжи, как и она! – заявил он Дадли.
– Таковы последствия нашего величия, – беспечно отозвался тот. – Скромность всегда уходит первой.
Эми Дадли уселась возле окна своей комнаты в Стэнфилд-холле. У ее ног лежали три пакета, перевязанные ленточками. К каждому из них был прикреплен изящный ярлычок с надписью: «Моему самому дорогому мужу от его любящей жены». Надписи были сделаны жирными неровными печатными буквами, словно их выводила детская рука. Эми затратила достаточно времени и сил, чтобы скопировать слова, которые леди Робсарт написала ей на листе бумаги. Ей хотелось обрадовать Роберта не только подарками, но и тем, что она наконец-то взялась учиться письму.
Эми купила мужу красивое испанское кожаное седло, отделанное золотыми гвоздиками, с его инициалами на крыле. Вторым ее подарком были три рубашки, собственноручно сшитые из белого полотна. Их манжеты и переднюю кайму украшала белая вышивка. Третьим подарком Роберту были перчатки для соколиной охоты из тончайшей и нежнейшей кожи, прохладной и гибкой, словно шелк. На каждой перчатке Эми золотыми нитями вышила инициалы мужа. Чтобы не сломать иглу, она предварительно прокалывала кожу шилом.
Ей еще не доводилось шить кожу. Рукавица, какой пользуются сапожники, не помогла. Эми исколола себе всю ладонь, покрыв ее множеством красных болезненных точек.
– Ты с таким же успехом могла бы расшить ему перчатки собственной кровью, – посмеялась мачеха.
Эми молча проглотила колкость. Она ждала Роберта, радуясь, что приготовила ему замечательные подарки, где каждый стежок дышал ее любовью. Она ждала, ждала, ждала – все двенадцать дней рождественских праздников, а в последний день села у окна и стала смотреть на серую дорогу, что уходила к югу, в сторону Лондона. Был канун Богоявления, и Эми окончательно поняла, что Роберт уже не приедет. Он не прислал ей ни одного подарка, даже письма, извещавшего о невозможности приехать.
Эми чувствовала себя брошенной. Ей было настолько стыдно, что она даже не сошла вниз, где за праздничным столом собралась вся семья мачехи: четверо детей леди Робсарт с их женами, мужьями и своими отпрысками. Все весело смеялись, шутили и танцевали. Они втайне злорадствовали, помня, с каких высот упала Эми. Блистательный брак, вхождение в самую влиятельную семью Англии, а нынче – участь покинутой жены бывшего государственного изменника.
Эми была слишком удручена горем, чтобы сердиться на Роберта за невыполненное обещание приехать. Хуже всего оказалось то, что она сердцем чувствовала: так и должно было случиться. О Роберте Дадли уже говорили как о самом обаятельном придворном, элегантном слуге королевы и ее друге, искушенном в тонкостях придворной жизни. С какой стати ему покидать двор, где всем весело? Люди там радуются своей удачной судьбе, а он – распорядитель всех торжеств и душа развлечений. Ради чего ему ехать по обледенелой зимней дороге в Норфолк, в ненавистный дом ее мачехи, в котором он выслушал столько насмешек и вытерпел столько издевательств?
Ответить Эми было некому, и потому последний вечер Святок она просидела одна, с неврученными подарками, лежащими возле ее озябших ног. Она смотрела на дорогу и думала, суждено ли ей когда-нибудь снова увидеть мужа.
Придворные были единодушны: успех этих рождественских празднеств в равной степени принадлежал Елизавете и Дадли. Молодая королева и Роберт победоносно вернулись ко двору. Дадли поспевал повсюду, ни одно из череды нескончаемых рождественских увеселений не обходилось без него. Почти все они были им и придуманы. Он первым вскакивал на лошадь, чтобы ехать на охоту, и выходил на паркет бального зала, ощущал себя принцем, наконец-то вернувшимся туда, где правил его отец.
– Мой отец обычно устраивал это так… – то и дело небрежно ронял он, выбирая увеселения.
Все невольно вспоминали, как весело праздновали Рождество при лорде-протекторе Дадли и брате Елизаветы, молодом короле Эдуарде, который был лишь пассивным зрителем и никогда не брал на себя командование торжествами.
Елизавета была счастлива, что поручила Дадли устройство празднеств и положилась на его знания, фантазию и вкус. Как и всех придворных, ее очаровывала уверенность Роберта и искренняя радость по поводу собственного восстановления в правах. Дадли упивался вниманием к себе. Он блистал на маскараде в сиянии не только свечей, но и своей славы, ибо весь праздник до мельчайших деталей был продуман и устроен им. Певчие пели кантаты, слова которых написал тоже Роберт. Наконец-то он вновь очутился в родной стихии. Его гордость ожила и расправила плечи. Так озябший путник возвращается к жизни перед жарко пылающим камином. Роберту было чем гордиться. Благодаря ему двор Елизаветы сверкал так, словно все украшения были золотом, а не мишурой. К английскому престолу хлынули лучшие актеры и музыканты со всей Европы, которым платили щедрыми обещаниями, добавляя к этому скромные подарки. Череда торжеств не прекращалась, слова «двор Елизаветы» стали синонимом изящества, выдумки, веселья и флирта. Роберт Дадли лучше, чем кто-либо из английских мужчин, умел растянуть праздники на долгие две недели. Елизавета лучше, чем кто-либо из английских женщин, умела наслаждаться неожиданным переходом от вынужденного затворничества к свободе и развлечениям. Роберт был ее партнером на танцах, сопровождающим на охоте, тайным сочинителем глупых сценок, которые она любила разыгрывать, и достойным собеседником, когда ей хотелось поговорить о политике, теологии или поэзии. Он оказался надежным союзником, советником, лучшим другом и самым достойным спутником венценосной особы. Дадли становился фаворитом королевы. Он поражал, ошеломлял и завораживал.
