– Ни в чем, – ответил Оливер, не спуская глаз с мужа Кэтрин. – Просто перепутали имя и приняли одного человека за другого.
Дождь продолжал лить, возница орал Луи, чтобы тот убрался с дороги.
Луи медленно повернулся кругом, поочередно отвечая на взгляды собравшихся, чуть дольше и с насмешкой посмотрел на Оливера, затем сосредоточился на Кэтрин, словно они были в полном одиночестве в спальне.
– Помнишь Чепстоу, Кэтти? – сипло спросил он – Первый год?
Она ничего не ответила, только прикусила губу и прислонилась к Оливеру, ища защиты; она так вцепилась в его плащ, что побелели костяшки пальцев.
– А Рождество в Рочестере? Ту игру в башмак? Ведь не все было плохо, не правда ли?
Горло Кэтрин дрогнуло.
– Это было обманом, – шепнула она.
Губы Луи растянулись в безрадостную улыбку.
– Разве? Тогда мы оба обманывались. Искренне или фальшиво, считай как хочешь, но я любил тебя, Кэтти. Помни об этом, если позабудешь все остальное.
Он повернулся, легким шагом подошел к краю моста и так же легко прыгнул в мутные воды Фромы, прежде чем кто-либо успел остановить его.
Отчаянный крик Кэтрин заглушила толпа, рванувшаяся к месту происшествия. Однако смотреть было не на что: под мостом быстро неслась и крутилась бурая весенняя вода. Нигде не появилось головы, ни один пузырек на поверхности не показывал, куда упало тело.
Кэтрин закрыла лицо руками и прижалась к холодной, покрытой грязью груди Оливера. Оливер с суровым лицом обнял ее за плечи.
– Вынесет на берег со следующим приливом, – заметил возница с мрачной усмешкой. – Последнего выбросило после зимних бурь.
– Если только он не остался в живых, – сказал Оливер. Никакой логики в этом замечании не было, потому что Луи прыгнул в воду с мечом и в тяжелом стеганом гамбезоне, но Оливера до сих пор преследовал по ночам кошмар, в котором Луи выползал из воды на берег и с демонической ухмылкой принимался выжимать свою одежду.
– Нет, – всхлипнула Кэтрин и подняла лицо, вытирая глаза краешком плата. – Жизнь означала бы медленное умирание в качестве отверженного, а я знаю, что его тщеславие не перенесло бы этого.
Оливер дотронулся до ее мокрой щеки; в его глазах застыл вопрос.
– У него была проказа. – Кэтрин сглотнула, борясь с очередным приступом тошноты. – Он… он просил меня достать одно средство для лекарства, а когда я отказалась, потому что для этого нужен был мертворожденный ребенок, вышел из себя. Остальное ты знаешь.
Оливер обхватил ее руками, окружая любовью и утешением, деля ее гнев, принимая на себя ее горе. Толпа постепенно рассеялась, повозка прогрохотала мимо по дороге в город. Один стражник вернулся на свой пост, остальные пошли доложить о происшествии и организовать поиск.
– Домой, – произнесла Кэтрин, прижимаясь к Оливеру. – Забери меня домой.
– Ты дома, – сказал он, пряча лицо в ее наполовину открытые волосы. – Навсегда.
Накануне того дня, когда армия Генриха выступила из Глостершира, тело Левиса из Чепстоу вынесло на берег в устье реки. Оно пробыло в воде три дня, вздулось, а кожа приобрела серовато-белый оттенок. Там, где оно билось о камни и топляк, остались разрывы и кровоподтеки. Яркая синяя краска слиняла с туники, одного башмака не хватало, словно в насмешку над тем временем, когда Левис разыграл свою смерть в реке.
Оливер присел рядом с трупом; в нос ударил запах моря и тления. Потом он подтвердил личность погибшего людям шерифа и осторожно повернул правое запястье. Язва была точно на том месте, где сказала Кэтрин: бледная, как само тело, но все еще хорошо различимая.
– Бедняга, – пробормотал кто-то.
Оливер встал и посмотрел сверху вниз на останки. В небе вились и кричали чайки. Косые лучи солнца слепили глаза.
– Заройте его поглубже, – сказал он. – Бог ему судья.
ВЕСНА 1155 ГОДА
Это утро было залито солнечным светом, словно жидким золотом, расцвечено зеленой дымкой и птичьим пением. Оливер натянул поводья, чтобы вдохнуть тяжелый аромат апрельского леса, затем оглянулся на солдат, ехавших по двое в ряд позади него.
Блестели наконечники копий, оружие и доспехи сверкали полировкой. Щиты висели за спинами. Ведь, несмотря на боевой порядок движения, никакая битва не грозила. Король Стефан с конца осени лежал в могиле. Евстахий был мертв, а на троне получившего облегчение королевства мирно сидел Генрих.
Страна все еще была покрыта шрамами войны; некоторые постепенно затягивались, другие зияли, как открытые раны. Оливер раскрыл и сжал свою левую руку, чувствуя, как напрягаются и опадают мышцы под кожаным наручем, посмотрел на пашни, покрытые только что пробившимися всходами, и душа его радостно приветствовала их.
Он немного повернулся в седле и улыбнулся Кэтрин.
– Когда-то я ехал по этой дороге, не имея даже тени надежды, что все это снова станет моим, и, если бы не Годард, умер вот в этой ложбине, даже не подозревая, что может прийти такой день, как сегодня.
Его взгляд скользнул к гиганту, сидящему на высоком чалом коне. С ним примостились два мальчика: один рыжий, другой темный.
– Я не мог бросить вас, милорд. Помимо всего прочего, вы однажды спасли мне жизнь на дороге, – махнул рукой Годард, но Оливер отлично понимал, что он тронут и доволен.
Хозяин таверны ради такого случая красовался в своей лучшей тунике, а над его темной бородой изрядно потрудилась Эдит, которая ехала в повозке с поклажей вместе с приличным запасом своего знаменитого эля для грядущего пира.
– Почему мы остановились? – требовательно спросил Саймон, высунувшись из-за Годарда, чтобы взглянуть на отца. – Мы уже приехали?
– Почти, – ответил Оливер, с любовью посмотрев на своих сыновей. – Двадцать лет – большой срок. Можно немного и растянуть приятную минуту.
Он еще раз глубоко вдохнул воздух ложбины, обозначавшей границу земель Эшбери.
Саймон сморщил нос. Двадцать лет было слишком много для его понимания. Генрих зевнул и сунул в рот большой палец. Розамунда скромно сидела на своем пони, но маленькая лошадка норовила пойти боком и энергично махала хвостом, что свидетельствовало о сдерживаемом возбуждении всадницы.
Кэтрин окинула дочку исполненным любви взглядом, в котором сквозила материнская гордость, и улыбнулась. Она понимала, что чувствует Розамунда. У нее самой приятно сжималось сердце при мысли о предстоящем дне, и она была до глубины души рада за Оливера. Ему наконец-то вернули земли, которые принадлежали его роду с незапамятных времен. И он не просто возвращался домой, но и вез с собой будущее.
С Одинелом Фламандцем драться не пришлось. Он умер от загноившейся раны в тот самый месяц, когда Генрих стал королем. Его жена и дочь уехали в Лондон к дальнему родственнику, чьи земли никто не оспаривал.
