которой выходили на реку. Одно из них она открыла. Справа виднелись огни Нового моста, на котором, несмотря на холод, продолжалось народное гулянье. Высота, с которой графу нужно было спрыгнуть, напугала служанку:
— Никто вас не увидит, но тут же очень высоко! Вы рискуете погибнуть, месье!
— Ничуть. Я, как кошки, — хорошо вижу ночью и всегда приземляюсь на лапы. Бросьте мои вещи вниз после того как я прыгну, потушите свечу и закройте окно! Время не ждет!
И правда, особняк уже наполнился шумом. Мориц перекрестился, повернулся спиной к реке, перелез через подоконник, уцепившись за него руками... а потом прыгнул.
Услышав снизу стон, девушка пересилила свой страх и выглянула наружу. Она увидела неподвижное тело и решила, что граф погиб. Служанка потушила свечу, и ее глаза быстро привыкли к темноте. Несколько мгновений она металась, не зная, как оказать помощь, что делать. А потом граф зашевелился. Он оделся, закутался в плащ и зашагал вдоль Сены, правда, заметно прихрамывая. Успокоившись, Луизон закрыла окно и отправилась в спальню хозяйки.
Тем временем Луизе-Елизавете удалось взять себя в руки, и когда принц де Конти ворвался в комнату со шпагой наголо, он лишь увидел, как его супруга преспокойно ужинает в одиночестве, с пирожным в одной руке и с бокалом шампанского в другой. Не дожидаясь, пока муж заговорит, Луиза-Елизавета воскликнула:
— Что за грубые манеры, месье! Что на вас нашло, что вы врываетесь ко мне в такое время с этой штукой в руках, которой вы никогда не умели пользоваться?!
Принц с разгневанным лицом принялся обыскивать комнату, он открывал шкафы, выдвигал ящики, заглядывал под кровать, но это не принесло никаких результатов. Тогда он отправился в соседнюю комнату, которая служила гардеробной принцессы.
— Можно мне узнать, что вы ищете? — раздраженно спросила она. — Вы что-то потеряли? Даже не знаю, что это может быть... может, голову?
Насмешливый тон супруги заставил принца остановиться и ответить:
— Я знаю, что где-то здесь прячется мужчина!
— Да неужели! Если бы вы подумали, что тут действительно прячется настоящий мужчина, вы бы никогда сюда не пришли!
Супруги смерили друг друга взглядами, она — насмешливым, он — разъяренным. В его глазах явственно читалось плохо скрываемое желание убить свою жену. Но они были дальними родственниками, и, если бы он дал себе волю, весь род де Конде обрушился бы на его голову. Поэтому он медленно убрал шпагу в ножны и глубоко вдохнул, чтобы успокоиться.
— Вы не сможете вечно выигрывать эту игру, мадам. Однажды вы зайдете слишком далеко, и тогда-то уж я точно отыграюсь.
Картинно, но при этом очень изящно отвернув голову, она зевнула:
— Зачем вы говорите загадками? Как вам удается быть таким умным посреди ночи? В любом случае, если бы я вам изменяла, я бы всегда оказывалась победительницей — ведь есть семь способов, чтобы выставить вас дураком.
И, придав себе важный вид, она неспешно перечислила первые шесть.
— А вот о седьмом я вам ничего не скажу. Видите ли, именно им я и пользуюсь!
Эта едкая ирония выходила за рамки дозволенного, и Луиза-Елизавета прекрасно осознавала это, но она так боялась за Морица, что несла полную околесицу, лишь бы отвлечь внимание супруга. Принц уже не раз слышал от нее подобное, и сказанное этим вечером стало последней каплей. Слава богу, принц уже убрал шпагу, иначе наверняка бы проткнул ею супругу. Но, схватив со стола серебряный подсвечник, он со всей силы ударил изменницу. Луиза-Елизавета упала, лишившись чувств. Огонь одной из свечей попал на ковер. Это ничуть не смутило и не успокоило принца — он наклонился над бездвижным телом супруги, лоб который кровоточил после удара, и злобно выдохнул:
— Черт возьми! Мне надо было сделать это намного раньше!
Он вышел из комнаты и захлопнул за собой дверь, быстро спустился и, отправив восвояси солдат, которые стерегли выходы из особняка, отправился в Марэ продолжать свой поздний ужин. Как только он ушел, Луизон, во время ссоры прятавшаяся за сундуком в галерее, подбежала к своей хозяйке и потушила разгоревшийся огонь. Он был слабым, но, сжигая ковер, дымил и распространял ужасный запах. Услышав, как экипаж отъезжает от дома, служанка позвала на помощь. Принцессу уложили на кровать. Рана на лбу продолжала кровоточить и даже посинела, но принцесса была жива и довольно быстро пришла в сознание.
Уже через час, опираясь на руку Луизон, она покинула особняк и направилась к своей бабушке, принцессе де Конде.
* * *
Слухи разносятся по Парижу быстро, как будто даже у стен есть уши. Уже утром все обсуждали якобы состоявшуюся ночью дуэль графа Саксонского и принца де Конти, и что первый был на ней ранен. Об этом говорили и на приеме у регента, но там гости немного разошлись во взглядах — многие считали, что де Конти никогда бы не стал сражаться сам.
— Он, должно быть, подослал к графу своих наемников. Но это значит, что господин Мориц в данный момент находится при смерти! — говорила прекрасная мадемуазель де Парабер, нынешняя любовница герцога, симпатизировавшая Морицу.
Но не успела она закончить эту фразу, как доложили о прибытии графа Саксонского, и в помещении воцарилось выжидательное молчание. Он появился, бледный, но улыбающийся, в костюме из бархата и атласа, чей черный цвет подчеркивал белизну манжет и воротника, за которым скрывалась тугая повязка, поддерживающая шею графа. Он заметно прихрамывал и опирался на трость. Но в его облике не было и намека на ранение, полученное на дуэли.
Филипп Орлеанский со свойственной ему доброжелательностью тут же кинулся к гостю и взял его под руку.
— Ну что, мой бедный граф Саксонский, что с тобой произошло? Ты ранен?
— О нет, мой господин, все куда более прозаично! Дело в том, что ступеньки во дворце Тюильри слишком хорошо отполированы. Вчера я поскользнулся и упал с лестницы. И вот печальный итог: я повредил шею и вывихнул лодыжку. Сами видите, Ваше Высочество, не так уж все и страшно. Единственное, чего мне нельзя теперь делать — это танцевать. Но так как я никогда не проявлял пристрастия к танцам, то невелика потеря!
Регент подвел Морица сначала к жене, которая протянула ему свою слабую руку, потом к матери. Та, увидев графа, тут же нахмурилась и указала ему на стул напротив ее кресла:
— Садитесь и давайте поговорим. А вы, сын мой, можете нас оставить. Уж я ему объясню, как
