И в то самое время, когда она в ужасе смотрела на схватку, кто-то перехватил ее руку, и острие кинжала прижалось к хребту чуть выше линии ее вышитого пояса.
— Спокойно, или вы умрете, — прорычал голос у самого уха. Она пробовала повернуться и увидеть нападавшего, но боль в руке была слишком сильна, и сопротивление было встречено чувствительным усилением нажатия кинжала.
— Вы и мальчик, оба…
Невидимый противник завернул ей руку за спину и набросил на плечи плащ — с тем, чтобы не заметно было, что она идет под принуждением. Затем он скомандовал:
— А ну пошли.
— Что вы делаете, куда нас ведете?
— Скоро узнаете.
Манди изо всех сил припечатала башмаком его ногу. Башмачки из мягкой кожи были на деревянной подошве, и боль оказалась сильной, потому что нападающий издал сдавленное проклятие. Но не ослабил захват, а кинжал проткнул кожу и вошел в плоть, как возмездие. Она почувствовала горячее жжение там, где вошло лезвие, и задохнулась.
— Еще раз дернешься — убью.
Он снова подтолкнул ее вперед, к ожидающей закрытой повозке и втолкнул ее внутрь, лицом в дорожные подушки. Флориана, который вопил и вырывался, бросили следом. Глазами, расширенными от ужаса, он смотрел на человека, возвышающегося на сиденье напротив.
Солдат с кинжалом заслонял вход в повозку. Чисто инстинктивно мальчик поднырнул под руку мужчины и выпрыгнул из нее. Он приземлился на колени, ободрав кожу, но немедленно вскочил на ноги и бросился в толпу, крича, что кто-то пытается убить его и маму.
Солдат дернулся за ним, но Томас Стаффорд сказал резко:
— Оставьте его. Взяли мою внучку, и этого достаточно. Быстро, пока не подняли тревогу и крик.
Солдат крикнул сообщнику на козлах повозки и захлопнул дверь. Манди услышала, как хлестнули вожжи и возница прищелкнул языком. Повозка дернулась и покатилась.
Похититель с быстротой связал ей руки за спиной и привязал один из концов к стойке повозки, чтобы она не выскочила, как Флориан.
Она пыталась вырваться, пока ее связывали перед бесстрастным взором деда, но затем убедилась, что веревки держат крепко, выпрямилась, насколько это было возможно, и сказала лорду Томасу с отвращением:
— Я презираю вас.
Стаффорд пожал плечами.
— Да как угодно, мне это безразлично. Возможно, чувство взаимно. Глядя на вас, я не могу не увидеть черты де Серизэ в строении вашего лица и особенностях вашего экстравагантного характера.
— Тогда зачем я вам понадобилась?
— Вы сильны и способны рожать. Ваша кровь — и моя тоже, и я могу выбрать для вас мужа.
— У меня уже есть муж, — возразила Манди.
Стаффорд вздохнул.
— Уже нет. Теперь вы — одна и в трауре, и лучше, если вы утешитесь в лоне истинной семьи.
Манди вспомнилась сцена, которую она увидела за миг до похищения. Груда людей, вспышки оружия, крики. Удо ле Буше…
Она задрожала.
— Вы убийца, мерзкий ублюдок, — прошипела она и попыталась освободиться от пут, но они оказались прочными. Солдат у задней стенки повозки искоса наблюдал за ее бесплодными попытками вырваться и поглядывал на дорогу — нет ли погони.
— Болтайте все что угодно, — сказал спокойно Стаффорд. — Меня это не волнует. Надо было сделать это с вашей матерью, когда она бросила мне вызов, тогда не пришлось бы суетиться сейчас. Я виноват в том, что был слишком снисходительным отцом.
— Да вы умом тронулись! — Слезы гнева и боли выступили на глазах Манди. — Вы что, надеетесь, что Уильям Маршалл вам это спустит?
— Закон — это лишь девять десятых, а одна десятая — король. Я уверен, что, если заплачу ему подходящую сумму за нужное решение, он его примет. Что же касается ребенка… он может воспитываться в монастыре. Я — патрон Кранвелльского монастыря, и они приветствуют воспитанников.
Манди начала дико биться и кричать. Наконец Томас наклонился и отвесил ей такую пощечину, что Манди отлетела, насколько позволяла веревка.
— Не вынуждайте меня бить вас, — сказал он. — Женщина с побоями — позор и для нее, и для дома, поскольку это свидетельствует, что она исчерпала терпение мужчины-наставника.
— Ублюдок… — Заплакала Манди снова, но тихо, и отвернулась к деревянной стенке повозки так, чтобы не смотреть на него.
Он довольно хмыкнул и сказал, пристально посмотрев на нее прищуренными глазами:
— Вы научитесь.
И уставился через окошко на сельский пейзаж, раскрывающийся перед ними.
Манди прикусила губу, подавляя слезы. Дед мог связать и удерживать ее тело, но не мысли. И он не сможет всегда держать ее привязанной. А ей нужно всего-то мгновение…
Дыхание начало успокаиваться. Веревки жгли запястья.
По крайней мере, Флориан сбежал. Образ ребенка, бегущего в панике через толпу зрителей, вызывал ненамеренный рывок связанных запястий. Она придержала материнский порыв, сказал себе, что он непременно найдет Маршаллов и очень скоро за Стаффордом будет послана погоня.
— Пожалуйста, Боже, пожалуйста, — прошептала она.
Много раз перед ее мысленным взором возникала картина схватки — падающие кони, блеск и лязг стали, «утренняя звезда», кружащая над местом падения Александра. Он не мог быть мертв. Она бы знала. Или же видение так часто посещало сознание, потому что она знала?
Встряхнув головой, Манди отогнала новую волну истерики. Это бессмысленно истощило бы ее. Она чувствовала, что уже ослабела, а для грядущих поединков силы еще понадобятся.
Снова она помолилась, едва шевеля губами, но ее просьба Богу была куда напряженнее самого полновесного крика.
Через смотровые прорези в шлеме Александр увидел вспышку кованых копыт — лошадь Осгара отважно попыталась встать, но потерпела неудачу.
Что-то тяжелое навалилось на грудь, делая дыхание почти невозможным. Легкие горели, перед глазами вспыхивали звездочки.
Отталкиваясь от влажной почвы, он попытался подняться. Тяжесть не ослабевала, он громко застонал и понял, что сверху на нем лежит Осгар.
В ушах гудело; Александр с большим трудом вздохнул — совсем чуть-чуть, совсем мало для изголодавшихся легких.
— Маршалл! — Крик, отражаясь и искажаясь, забился в голове. — Маршалл! Броз!
И вдруг неожиданно тяжесть спала, и благословенный воздух хлынул в легкие. Много-много воздуха.
— Полегче теперь, парень, держись, — прозвучал голос, принадлежащий Уильяму Маршаллу. — Можете двигаться?
Александр сел, ощущая с каждым движением, как боль пронизывает ребра.
— Переломов, кажется, нет, но все болит, — прохрипел он.
Уильям Маршалл спешился и склонился над ним с беспокойством.
