— Его держат под замком в тюрьме жандармерии в Кап-Франсе, — сообщил шпион, который, будучи пакотильером, много передвигался по окрестностям. — В первый день Макандаль был на плантации Дюфренов, вот тогда вам и надо было нанести удар, оттуда его было бы легче освободить. Из города вы его ни за что не вызволите.
— Рабы на плантации оказались слишком трусливыми! — заявил Джеф. — Там ничего нельзя было сделать. Нам еще повезло, что вообще удалось выбраться оттуда. Снова пробраться туда можно было бы только при помощи рабов. А от них ничего нельзя было добиться. Возможно, нас бы даже кто-нибудь выдал, если бы мы попытались это осуществить.
— Но сначала они прямо загорелись этим планом! — удивился Майомбе, высокий худой мужчина с дряблым лицом, но с острыми глазами. — Они все были на нашей стороне. Они хотели видеть кровь.
— Пока они были убеждены в том, что кровь самого Макандаля пролить невозможно, — сказала Мирей. Жена Макандаля настояла на том, чтобы присутствовать на совете, на котором будут обсуждать дальнейшие действия маронов. И даже не думала молчать. — Они считали его неуязвимым и непобедимым. Теперь они в этом сомневаются. И от нас зависит, как снова их убедить. Если мы не освободим Макандаля, все пропало.
Майомбе и Тейсело хмуро посмотрели друг на друга. У Джефа зародилось смутное подозрение, что они оба уже сейчас мечтали стать преемниками Макандаля — и между ними ни в коем случае не было единства в этом вопросе. Вероятно, каждый из них с удовольствием взял бы на себя руководство повстанцами. Джеф же, наоборот, руководствуясь опытом последних дней, склонялся к точке зрения Мирей: для восстания нужен был предводитель. Джеф и сам чувствовал в себе достаточно уверенности, чтобы возглавить повстанцев, однако рабам необходим человек-легенда Макандаль. Они хотели верить в то, что он послан Богом, только это вселяло в них мужество, необходимое для сопротивления рабовладельцам. С тех пор как Дух попал в тюрьму, многие заговорщики скрылись, домашние рабы демонстрировали хозяевам свою преданность больше, чем когда-либо, а полевые рабы молча гнулись под плетями надсмотрщиков.
Джеф вздохнул:
— Ну хорошо. Тюрьма жандармерии. Как мы туда попадем? Они пропускают туда посетителей?
Пакотильер, кругленький, безобидного вида мулат, покачал головой:
— Никого. Только священника. И все это охраняется, как крепость.
— Они пропустят меня, — подумала вслух Мирей. — Они должны будут это сделать. Я — его жена!
Мужчины рассмеялись.
— Они тут же схватят и посадят в тюрьму и тебя тоже, — сказал Тейсело. — Ведь известно, что ты жила с Макандалем. Тебя обвинят как соучастницу.
— Но я… — Мирей хотела что-то возразить, однако Джеф взмахом руки заставил ее замолчать.
— Даже если они впустят тебя туда, Мирей, ты не сможешь вынести оттуда Макандаля в кармане своей юбки. А если мы попытаемся штурмовать жандармерию… Она находится в центре города. Уже во время боя к жандармам придет подкрепление. Как мы потом оттуда вырвемся?
— Макандаль закован в цепи, — заметил пакотильер.
Джеф вздохнул:
— И это тоже. Значит, нам нужно пробираться туда, взяв с собой кузнеца. Или применить пытки к одному из охранников, чтобы он отдал нам ключ. И все это посреди Кап-Франсе!
— Нет! — На лице Мирей отражалось отчаяние.
Пусть ее муж и доводил ее до безумия, однако она, без сомнения, любила его, может быть, даже больше, чем собственную жизнь.
— Мы не можем бросить его на произвол судьбы! — Мирей с мольбой смотрела то на одного, то на другого марона.
Джеф потер лоб.
— Разве я сказал, что мы сдались? — нетерпеливо спросил он. — Нет. В любом случае мы попытаемся освободить Макандаля. Но это возможно сделать лишь тогда, когда они сами его оттуда выведут. А это произойдет только перед казнью…
— Мне совсем не хочется вас оставлять, — вздохнула Нора. Она обняла дочь, зятя и чернокожих слуг — они все провожали Фортнэмов к кораблю. Даже Намелок была с ними, и Либби готовилась к тому, чтобы махать вслед кораблю одним из шелковых платков Деирдре. Корабль «Queen of the Waves»[41] — красивый, не слишком большой парусник — стоял в порту Кап-Франсе, готовый взять на борт пассажиров, но Нора все никак не могла расстаться с дочерью и ее домочадцами.
— Ты уезжаешь с удовольствием! — возразил Дуг и решительно подтолкнул жену к трапу. — В следующий раз вы приедете к нам в гости в Каскарилла Гарденс, — обратился он к дочери и зятю. — Как по мне, так со всем багажом! — Дуг, улыбаясь, ущипнул за щеку Намелок, которая, сидя на руках у Леона, с интересом наблюдала за суматохой в порту. — Там намного спокойнее, чем здесь, и я вздохну с облегчением, когда снова смогу наслаждаться прекрасной едой мамы Адвеа — и буду уверен в том, что туда не подмешан яд.
— Я никогда не подмешивала яд в еду меца! — возмутилась Сабина, на что все рассмеялись. — В Новом Бриссаке меня выгнали из кухни. Я ни за что, ни за что не отравила бы меца!
— Мы это знаем, Сабина! — успокоила ее Деирдре. — Никто тебя ни в чем не упрекает. Однако атмосфера на плантациях… За последнее время я чувствовала себя там неуютно. Мы не скоро опять поедем к твоим родителям, да, Виктор?
Виктор покачал головой. Он был чрезвычайно рад, что Деирдре больше не настаивала на поездках в сельскую местность.
За последние недели в городе все уладилось наилучшим образом. Деирдре наконец подружилась с Леоном и теперь, довольная, каталась верхом в его сопровождении. Кроме того, в Кап-Франсе появились две молодые семейные пары, с которыми Дюфрены подружились. Один из мужчин был судовладельцем, другой работал у губернатора, а жена одного из них разделяла увлечение Деирдре верховой ездой. Она привезла с собой из Франции лошадь — чистокровную кобылу на длинных ногах, с которой Аллегрия теперь регулярно состязалась в скачках.
— Эта история с Макандалем скоро закончится. Я постараюсь держать слуг подальше от всего этого. — Виктор подмигнул Леону. — Это, вероятно, будет возможно только в том случае, если у каждого из вас будет грамота о даровании свободы. Это произойдет уже сегодня. Тогда мы сможем вести мирную жизнь.
Боль прощания перешла в ликование. Леон был в восторге — он был единственным, у кого еще не было вольной грамоты.
А когда Деирдре на прощание что-то прошептала матери на ухо, Нора перестала печалиться и радостно улыбнулась. Она еще раз прижала дочь к себе. Казалось, Нора хотела ей что-то сказать, однако Деирдре с заговорщическим видом покачала головой, призывая мать к молчанию.
