— Но где она, настоящая жизнь? — сказал Крингеляйн. — Я все еще ее не нашел. Я был в казино, я живу в самом роскошном и дорогом отеле, но все здесь какое-то ненастоящее. Мне все время кажется, что действительная, настоящая жизнь идет где-то в другом месте и что она совсем другая. Если сам ты из другого мира, то не так-то просто проникнуть в настоящий большой мир. Вы меня понимаете?
— Гм. Как же вы представляете себе настоящую жизнь? — спросил Оттерншлаг. — Да существует ли вообще такая жизнь, которую вы себе вообразили? Самые важные события всегда происходят там, где нас нет. В молодости думаешь — потом. Потом думаешь — все уже было раньше. То, что было раньше, и была жизнь. Когда ты здесь, то думаешь: жизнь там, в Индии, в Америке, на склонах Попокатепетль или еще где-нибудь. А когда попадаешь туда, оказывается: жизнь только что, сию минуту отсюда ускользнула и преспокойно ждет тебя здесь, то есть в том месте, откуда ты так спешил уехать. Жизнь вроде махаона, за которым гоняется с сачком любитель бабочек. Когда махаон улетает от вас, он кажется чудесным. А стоит его поймать, глядишь — все краски сошли вместе с пыльцой и крылышки искалечены.
Поскольку Крингеляйн впервые слышал от доктора не обрывочные слова, а связные фразы, он разволновался, однако же не поверил.
— Я не верю, что это так, — скромно вставил он.
— А вы поверьте. Со всем в жизни обстоит так же, как с табуретами в баре. — Оттерншлаг уперся локтями в колени, его повисшие в воздухе пальцы мелко дрожали.
— Какими табуретами? — не понял Крингеляйн.
— О которых вы недавно говорили. Вы сказали, что табуреты в баре совсем не такие, как вы думали, не такие, какими вы их представляли себе. Правильно? Вы ведь именно так говорили? Ну вот. Все представляешь себе выше, чем оно есть, пока не увидишь воочию. Вот вы приехали из провинциального городишки, у вас ложные представления о жизни. «Гранд-отель! — думали вы. — Самый дорогой отель!» Одному Богу известно, каких чудес вы ожидали от этого отеля. Вы, наверное, уже заметили, что все оказалось не таким, как вы думали. А отель этот — просто дыра. И жизнь… Жизнь тоже просто дыра. Захолустная дыра, господин Крингеляйн. Приезжаешь, немного побудешь и уезжаешь. Все — транзитные пассажиры, понимаете? Останавливаются ненадолго, вот в чем штука. Чем вы занимаетесь здесь, в шикарном отеле? Едите, спите, шатаетесь по коридорам, флиртуете, танцуете, так? Ну а в жизни, чем вы в жизни занимаетесь? Сотня дверей в коридоре, и никто ничего не знает о человеке, который живет по соседству. Когда вы уедете, в номере поселится кто-то другой, будет спать в вашей кровати… Вот и все… В общем, знаете что? Посидите-ка однажды часа два-три в холле и понаблюдайте за происходящим вокруг. У людей же нет лиц! Кругом только манекены. Они все мертвы, да только не знают об этом. Потрясающая дыра — этот большой отель. Гранд-отель, сладкая жизнь… Верно? Главное, скажу вам, чтобы чемодан всегда был уложен…
Крингеляйн надолго задумался. Потом он как будто докопался до смысла сказанного доктором Оттерншлагом.
— Да. Да-да… — И это трижды повторенное слово прозвучало слишком подчеркнуто. Оттерншлаг погрузившийся тем временем в рассеянную полудрему, очнулся:
— Я могу быть чем-то полезен вам? Короче говоря, я должен, наверное, стать вашим гидом по жизни? Превосходный выбор вы сделали, ничего не скажешь, превосходный. Что ж, располагайте мной, господин Крингеляйн.
— Мне неловко, я не хотел бы доставлять вам беспокойство, — огорченно и почтительно ответил Крингеляйн. Он снова задумался. Но изящные обороты речи, которые он пытался составить, никак не складывались. С тех пор как он поселился в отеле, он чувствовал себя так, будто попал в чужую страну. Слова родного языка, произнесенные вслух, звучали как иностранные, которые он выучил по книгам и журналам. — Вы были безмерно добры ко мне, — произнес он наконец. — Я надеялся… На ваш взгляд, вероятно, все обстоит иначе. Для вас это уже в прошлом. Вы пресытились. А у меня все впереди, и поэтому я становлюсь нетерпеливым… Извините великодушно…
Оттерншлаг поглядел на Крингеляйна — казалось, смотрит даже стеклянный глаз из-под зашитого века. Он видел Крингеляйна поразительно четко. Видел щуплые плечи и чиновничий костюм из добротного серого сукна, которое кое-где начинало лосниться. Видел усы, какие обычно отпускают председатели всевозможных союзов, и под ними печальную горькую морщину возле губ, бледных, бескровных. Видел отощавшую шею в слишком широком потертом воротничке, видел привычные к перу руки с неухоженными ногтями, видел даже его сапоги под столом, начищенные ваксой, с повернутыми внутрь носками. И он видел глаза Крингеляйна, голубые человечные глаза за стеклами бухгалтерского пенсне, глаза, в которых была мольба, надежда, удивление, любопытство — жажда жизни и сознание близкой смерти.
Одному Богу известно, тепло ли, исходившее от этого взгляда, согрело остывшую душу доктора Оттерншлага, или просто желание развеять скуку побудило его сказать:
— Ладно. Хорошо. Вы правы. Да, вы абсолютно правы. У меня это в прошлом. Я пресытился, что верно, то верно. Все, вплоть до последней мелкой формальности, выполнено, все в прошлом. А вы, значит, считаете, что вас что-то ждет впереди? У вас разыгрался аппетит, правильно? Не материальный, разумеется. И что же вы себе представили? Какой-нибудь пошлый земной рай? Шампанское, женщины? Скачки, попойки, игра? Ха! И вы, значит, прямо в первый же вечер угодили в эдакий пресс для выжимания монет? И сразу завели знакомство? — Оттерншлаг произнес все это безразличным тоном, но в душе был благодарен Крингеляйну за теплоту в его косых глазах.
— Да, довольно скоро. Одной даме захотелось потанцевать со мной. Очень хорошенькая девушка. Может быть, она не совсем… Как бы это выразиться? Знаете, в чем-то она — дитя большого города. — Он употребил это выражение, потому что не раз встречал его в ежедневной газете, выходившей в Микенау. — Но очень элегантная. И хорошо воспитанная.
— Ах, воспитанная! Смотри-ка, смотри-ка! Ну так что же, познакомились? — Оттерншлаг нахмурился.
— К несчастью, я не умею танцевать. Надо научиться танцевать, это, видимо, очень много значит, — сказал Крингеляйн, которого после выпитого коктейля вдруг охватило лихорадочное возбуждение и одновременно — грусть.
— Очень много, очень много значит. Невероятно много, — с неожиданной живостью ответил Оттерншлаг. — Танцевать надо научиться. Это слитное движение в такт, когда двое тесно прижимаются друг к другу, это кружение, это уединение двоих в толпе… Нельзя отказывать даме, если она вас приглашает. Нужно уметь танцевать. Ах, как вы правы, господин Крингеляйн! Вас ведь зовут Крингеляйн, я не ошибся?
