Собственно, ничего дурного Евдокия Катерине не сделала, прежде всего потому, что сделать не могла. Однако у нее оставался сын, царевич Алексей, который хотя и считал Катерину женщиной умной, но все же чуждался образа жизни ее и отца, мечтал о возрождении России прежней… Мечтания эти дошли до того, что Алексей затеял переписку с опальной, постриженной в монахини Евдокией. После его ареста и обвинения в учинении заговора против императора произвели обыск и в келье Покровского монастыря в Суздале, где обитала Евдокия. Там нашли письма Алексея, а еще нашли в Благовещенской церкви записку, где велено было молиться за «благочестивейшую великую государыню, царицу и великую княгиню Евдокию Федоровну», а также желались «многие и несчетные лета» ей и царевичу Алексею.
Но самое главное – у Евдокии нашли письма некоего мужчины по имени Степан Глебов. И после прочтения этих писем не оставалось сомнений, что с человеком этим, бывшим стольником, затем майором-преображенцем, она, монахиня, состояла в преступной связи, ибо и у него найдены были ее письма, исполненные самой страстной любви…
«Где твой разум, тут и мой; где твое слово, тут и мое; вся я всегда в воле твоей!»
«Свет мой, душа моя, радость моя! Знать, уж злопроклятый час подходит, что мне с тобою расставаться! Лучше бы душа моя с телом рассталась! Ох, свет мой! Как мне на свете быть без тебя, как живой быть? Ох, любезный друг, за что ты мне таков мил? Уж мне не жизнь моя на свете! Любезный друг мой, лапушка моя, скажи, отпиши, не дай мне с печали умереть…»
Катерина покатывалась со смеху, читая сии амурные цидульки. Ну уж и Дунька-царица! Ну уж и воплощение праведности! Это ж надо такое учинить: с любовником в монастырской келье сношаться!
Неведомо, что более ярило тогда Петра: «сношение» бывшей жены с любовником или связь Глебова с приверженцами царевича Алексея. Степана Богдановича терзали в застенке так, что даже тюремные лекари предупреждали: он может не выдержать пыток и умереть до казни. Однако в заговоре против императора Глебов не сознался: признавал только «блудное дело» меж собой и Евдокией. Но ведь отрицать сие никак было не можно…
Подстрекаемый Алексашкою, который смертельно ненавидел Евдокию и Алексея (со всей взаимностью!), Петр обрек Глебова на мучительную, медленную смерть на колу – в тридцатиградусный мороз. Жуткое умирание длилось пятнадцать часов, и Петр все это время наблюдал за казнью из глубины теплой кареты. Потом всех сообщников преступных любовников четвертовали и колесовали. Имя Степана Глебова предали анафеме. Евдокию секли кнутом принародно и сослали в Успенский монастырь на Ладоге.
Узнав о каре и разделив торжество мужа, Катерина больше ни разу не вспомнила Евдокию. Однако сейчас, когда на Троицкой площади милосердно и быстро казнили Виллима, Катерина впервые задумалась: а что думала, что чувствовала Евдокия, узнав, что ее «свет, душа, радость, лапушка» платит страшными, бесконечными мучениями за мгновения любви?
Мысль, эта мгновенная мысль была так ужасна и беспощадна, что Катерина едва не задохнулась. Нет, не сочувствие она ощутила к несчастной монахине – ненависть за то страдание, которое причинило воспоминание о ней. И тут же Катерина овладела собой – прогнала Евдокию из памяти, вытолкала взашей!
Вновь Катерина вспомнила о ней, лишь когда умер Петр. Тогда свежеиспеченная самодержица мгновенно вернула из ссылки всех, кто пострадал при муже: в первую очередь, конечно, Матрену Балк с сыновьями. Воротились барон Шафиров, лекарь Лесток, Балакирев и Столетов. Прощены оказались еще десятки людей, в том числе – и сторонницы бывшей царицы Евдокии. И только сама она была увезена из Успенского монастыря и заточена в Шлиссельбургскую крепость. Знать, затворы монастырские казались Катерине не слишком надежными. Ей очень хотелось еще пуще досадить Евдокии – чтобы не радовалась смерти гонителя своего, бывшего супруга, Петра! Чтоб знала: для нее с его смертью все равно ничего не изменится!
Наверное, Петр оценил мужество Катерины, которая на другое утро после казни, проезжая мимо шеста, на котором торчала окровавленная голова любовника, проговорила, пожимая плечами: – Какие неблагодарные бывают придворные, которые грабят своего государя! Как хорошо, что они получают по заслугам!
Наверное, он решил вознаградить жену за это мужество, потому что спустя несколько дней голова Монса была снята со страшного насеста, погружена в спирт и привезена во дворец. Но… там Петр поставил сосуд рядом с постелью Катерины, и несколько ночей она принуждена была провести в этом страшном соседстве, под недреманным присмотром мужа, пока тому и самому не надоело снова и снова видеть Монса и он не отдал приказа поместить голову в Кунсткамеру – на пару с головой Марии Гамильтон. В те ночи Катерина поняла, что Петр утратил рассудок (он и прежде-то был, конечно, сумасшедший, а сейчас окончательно свихнулся!), и принялась истово, страстно, тайно желать ему смерти. И молилась об этом…
Похоже, Господь услышал ее молитвы, потому что любой сторонний наблюдатель мог бы сказать, глядя тогда на императора: вот человек, который решил загубить свою жизнь во что бы то ни стало.
Спустя пять дней после казни Монса Петр проехал по только что вставшей Неве, ежеминутно рискуя провалиться под лед. Однако лед даже не треснул под его санками. Начальник береговой стражи, увидев его, велел арестовать безумного ездока. Однако потом ему, когда он узнал, кто был тот ездок, пришлось кланяться и просить прощения.
Затем начались бурные, неостановимые попойки, с которых даже Петра, с его крепкой, словно дубовой, головой, уносили полумертвого. Но пока что все же «полу»: на другой день он поднимался на ноги.
И все же он добился своего: на священье иордани явился на Неву во главе Преображенского полка, стоял больше часу на льду, потом принимал крещенье в ледяной купели… На другой день он слег, испытывая страшные мучения почечной болезни. Надо было оперировать, однако придворный доктор Блюментрост [Между прочим, этот лекарь станет «врачевать» и Екатерину I, и царевну Наталью Алексеевну, и юного царя Петра II, и с тем же результатом] был против, а когда вмешался хирург Горн, уже стало поздно. По телу расползся антонов огонь, начались глубокие обмороки, бред… Он трижды причащался, велел выпустить из тюрем всех тех, кто заключен был за долги, а суммы покрыть из государевой казны, простил всех заключенных, кроме убийц и самых важных государственных преступников, велел служить молебны об умирающем царе во всех церквях, и не только православных.
Катерина находилась у постели мужа неотлучно. Или почти неотлучно… В последние сутки жизни Петра она то и дело покидала свое место у его смертного одра и запиралась в своем кабинетике, где беспрестанно вербовала себе сторонников. Ведь Петр умирал, так и не составив нового завещания взамен уничтоженного. В том завещании его наследницей звалась Катерина. Теперь имя преемника не было названо. Выбор стоял так: либо Катерина, либо царевич Петр, сын несчастного Алексея.
