— Да, я понимаю вас, — Эдита жадно ловила его слова.
Рональд видел, что ее ответ вполне искренен, и его оскорбленная гордость снова отступила перед страстью. Он медленно подошел к девушке и страстным шепотом продолжал:
— Все называют это небывалым счастьем. Но я не был счастлив, да и не стремился к нему, потому что моим постоянным девизом было: «Вперед!». Я встретился с вами, Эдита, и все изменилось. Вы согласились быть моей, но я требую большего, чем это официальное и холодное «да». В беспокойной погоне за богатством у меня не было времени на личное счастье, но теперь оно тем властнее и неудержимее предъявляет свои права. Хочешь ли ты дать мне его? Ты можешь дать мне его, только ты одна!
Эдита была ослеплена, увлечена, и все противоречивые ощущения, с которыми она еще так недавно боролась, исчезли. Тяжело переводя дыхание, она выпрямилась и проговорила:
— Я не знала вас до сих пор, Рональд…
— Феликс! — прервал ее Рональд. — Позволь мне услышать мое имя из твоих уст!
— Феликс! — тихо повторила она. — Сперва мы должны научиться понимать друг друга!
Рональд снова обнял ее, но не так порывисто и страстно, как прежде; по-видимому, он боялся снова оскорбить Эдиту. И на этот раз она не уклонилась от его объятий.
Марлов между тем оставался на террасе один. Вильма ушла под предлогом хлопот по хозяйству, взяв с собой и Лизбету. Банкир медленно ходил взад и вперед, по-видимому, совершенно углубленный в свои размышления и занятый сигарой, но он то и дело бросал тревожный взгляд по направлению открытой стеклянной двери в гостиную, пока, наконец, не заметил, что все благополучно разрешилось.
Тогда он бросил сигару и вошел в гостиную. Рональд подвел к нему невесту, и последовали взаимные поздравления и неизбежные объятия. Но ни в ком из этих троих людей, переживавших первые минуты, по-видимому, горячо желанного счастья, не было и следа нежности и радостного волнения, и через несколько минут они уже говорили о совершенно реальных вещах.
— Прости, что я приехал так поздно, — сказал Феликс. — Я хотел приехать с твоим отцом, но в последнюю минуту меня задержали.
— Эдита уже знает причину, — заметил банкир. — Я сообщил ей, что депеша министра требовала немедленного ответа.
— Да, и притом очень обстоятельного, — подтвердил Рональд. — Мне пришлось продиктовать доклад и сделать некоторые дополнения, что заняло довольно много времени. Но ты простишь это опоздание, Эдита; отчасти оно касалось и тебя.
— Меня? — удивленно спросила Эдита, — не понимаю тебя…
— Ты ведь будешь носить мое имя, и это играло тут известную роль. Надеюсь, ты ничего не будешь иметь против того, чтобы оно звучало «барон Феликс фон Рональд»?
Молодая девушка оживилась и перевела свой изумленный взгляд с жениха на отца. Улыбка последнего ясно говорила, что это обстоятельство ему уже известно.
— Тебе хотят пожаловать дворянство? — воскликнула Эдита.
— Это еще не решено, но я предполагаю. В проведении нового займа встретились некоторые финансовые затруднения, а в моих руках все нити к этому, и я могу воздействовать на крупные банки и финансовые круги Берлина. Если я употреблю свое влияние в этом деле, то это приведет к благополучному решению вопроса о моем дворянстве.
Эдита слушала жениха с напряженным вниманием. В качестве дочери своего отца она понимала толк в подобного рода делах и потому теперь живо спросила:
— Ты сам потребовал его?
— Конечно, не прямо; в таких делах не ставят вопроса ребром и ничего не требуют, но все само собой понятно. Я довольно ясно выразил свое желание и получил такое же неофициальное согласие. Дело почти решено, но пока должно оставаться в тайне. И теперь, может быть, ты поймешь, почему наша помолвка тоже остается тайной до осени. Тогда я принесу моей невесте баронскую корону как свадебный подарок!
Глаза молодой невесты блеснули гордым удовлетворением. Она не была бы истинной дочерью большого света, если бы не ощутила чувства торжества.
— Как тебе угодно, Феликс, — с улыбкой ответила она. — Я вполне подчиняюсь твоим желаниям. Но почему ты сообщил мне об этом сегодня?
— Потому что ты проведешь целое лето вдали от меня, и кто знает, с чем судьба столкнет тебя? Я боялся, Эдита, и желал получить твое согласие до нашей разлуки. За эти три-четыре месяца уладятся все дела. Я хочу официально просить твоей руки уже Феликсом фон Рональдом!
— Ты должна гордиться этим, дитя мое, — с чувством удовлетворенной гордости вмешался отец. — Такое сословное отличие бывает у нас редко.
— Конечно, — согласился с ним Рональд. — Ведь при этом недостаточно успехов прошлого; необходимы также прочные гарантии и на будущее. О, если бы в официальных кругах не было такой необходимости во мне, тогда было бы иначе. Я отлично осознаю, что их заставляет идти на это…
— Как бы то ни было, высший свет признает вас своим, — спокойно произнес Марлов. — Но надо сходить за Вильмой. Пусть она тоже поздравит тебя, Эдита. Она, конечно, нисколько не будет этим удивлена, так как ей известна цель вашего посещения, Феликс.
Когда Марлов вышел, Эдита обратилась к жениху:
— Ты, по-видимому, не придаешь большого значения этому повышению?
— Напротив, даже очень большое, но оно радует меня только за тебя. Меня оно защитит от некоторых враждебных влияний… но это уже касается исключительно меня. Все заботы предоставь мне, пусть они не омрачают твоего блеска.
— Другими словами, ты предоставляешь мне роль великолепного украшения для твоего дома и намерен отдалить меня от серьезной стороны жизни? Феликс, ты, очевидно, совсем не знаешь меня, предлагая мне такого рода роль.
В этих словах слышался упрек, но это не было нежным упреком невесты, требовавшей участия в делах будущего мужа. Услышав эти холодные слова, луч счастья, снова вспыхнувший в глазах Рональда, сразу же потух.
— Я знаю, кем ты можешь быть, — сказал он с вынужденным спокойствием. — Но, в сущности, в том, что ты услышишь, нет ничего нового. Это — старая история зависти, злобы и ненависти к «выскочке», опередившему всех остальных. Открыто никто не посмеет выступить против меня, да я и не посоветовал бы никому делать этого, но скрытая вражда еще опаснее открытой борьбы. Чтобы внушить уважение завистникам, необходимо что-нибудь выдающееся. Дворянская грамота в наших кругах считается высшим знаком отличия; ее не дают всякому счастливому спекулянту, а мне она даст еще необходимую поддержку для дальнейших успехов. Если ветер подует в другом направлении, Феликса Рональда можно свергнуть, а барона фон Рональда — не свергнешь. Признание своим уже явится как бы обязательством для высших кругов стать на мою защиту.
