— Наша прекрасная страна, — повторила рядом со мной Жозефина, окидывая глазами окружавшие нас пейзажи.
— Ну что, пора Пьеру пристегнуть ногу? — спрашивала Мари.
Пьер сидел на скамейке рядом с матерью поблизости от меня и, опираясь на костыли, тоже смотрел на проплывающие мимо нас берега.
— Мы приближаемся к Яксгольму, Ваше величество, — сообщил камергер Густав Левенгельм, протягивая мне бинокль. — Яксгольм — одна из наших надежнейших крепостей.
«Березы…», — подумала я. Я никогда в жизни не видела столько берез сразу. «Сверкающая звезда» называет эту страну «нашей». Разве это наша страна?
Марселина и Мариус едут со мной. Этьен, мой брат, написал мне письмо, полное благодарностей, так как я дала его дочери должность управительницы своего двора. А Мариус будет заведовать моими финансами вместо того, чтобы наследовать часть дома Клари.
Так со мной путешествует кусочек Франции: Марселина, Мариус, Пьер и Мари. И, конечно, Иветт, единственная, кто умеет красиво причесывать мне волосы.
Жюли… В ней, такой слабенькой, оказалась неожиданная сила. Она столько раз цеплялась руками за мои руки, столько раз просила: «Не бросай меня, Дезире!». А после свадьбы Зенаид она решила жить в Италии у зятя и даже заявила мне, что Италия будет напоминать ей Марсель.
Жозеф… занимается проведением железной дороги из Нью-Йорка в Нью-Джерси. Однако, узнав, что Жюли будет жить в Италии, он, вздыхая, сказал:
— Корсика когда-то была итальянской… Когда я стану стариком, я приеду к тебе в Италию, Жюли.
Жюли взяла его под руку и с совершенно успокоенным видом сказала:
— Все устроилось к лучшему, мой дорогой!
Что касается меня, то она меня совсем забыла.
— Я очень счастлива, мама, — прошептала «Сверкающая звезда» мне на ухо. — С первой же минуты, как мы увиделись с Оскаром, у тети Гортенс, мы почувствовали, что созданы друг для друга. Я только боялась, что Его величество и вы не позволите нам пожениться.
— Почему, дитя мое?
— Потому что я всего-навсего дочь герцога Лихтенбергского. Оскар мог сделать лучшую партию. Не правда ли, мама, вы хотели бы иметь невесткой принцессу одного из царствующих дворов?
Березы в их весенней вуали, сияние голубого неба, девочка, которая о чем-то спрашивает меня, держа прелестную головку чуть-чуть набок, как покойная Жозефина…
— Я хотела? Почему ты думаешь, что я так хотела, Жозефина? В этих случаях не рассчитывают, а надеются. Надеются, когда речь идет о счастье сына…
Раздался пушечный залп. Я вздрогнула. Нас приветствовала крепость Яксгольм. Тогда я поняла, что времени осталось немного. Не рассчитывать, а надеяться, надеяться от всего сердца…
— Жозефина, подумай о том времени, когда твои дети будут влюбляться… Почему ты краснеешь? Дорогая, когда ты была маленькой девочкой, ты мне не поверила, что утки несут яйца. Надеюсь, сейчас ты мне не поверишь, если я буду уверять, что детей находят в капусте? Я не знаю, скоро ли представится нам случай поговорить наедине. Поэтому я тороплюсь просить тебя: разреши своим детям, когда они влюбятся, сделать выбор по своему вкусу. Обещай мне это, я очень прошу!
— Но политические соображения, мама!..
— У тебя будет много детей. Твоему сыну может понравиться какая-нибудь принцесса. Дай свое согласие. Но завещай всем Бенардоттам, чтобы они женились только по любви.
Длинные ресницы удивленно затрепетали.
— Но если кто-нибудь из них влюбится в человека, простого сословия? Посудите, мама…
— О чем судить? Ведь и мы, Бернадотты из простого сословия.
Звучали залпы. К нашему судну приближался катер. Я поднесла бинокль к глазам.
— Жозефина, быстренько попудри нос. Оскар на борту катера.
Берег покрыт людскими толпами. Оскар и Жозефина стояли рядом, очень близко друг к другу, и приветствовали толпу взмахами руки. На Жозефине было щегольское синее платье и горностаевая накидка, уже чуть пожелтевшая. Когда-то эта накидка принадлежала Жозефине, и за нее Наполеон заплатил много денег. Гортенс уже давно подарила ее девочке на память об умершей бабушке.
— Мы прибыли, Ваше величество, — доложил Левенгельм.
Я повернулась.
— Мари, скажи Пьеру, что пора прицепить ногу. — Мои ладони были совсем мокры от волнения.
— Тетя, посмотри, сделана триумфальная арка из березовых веток! — закричала Марселина.
Иветт подошла с зеркалом. Немного пудры, помады на губы, румян и чуть-чуть золота на веки. Мари накинула мне на плечи тяжелую накидку из норкового меха. Я подумала, что серебристо-серый бархат и накидка из норки как нельзя более подходят для свекрови…
Жесткая рука Мари сжала мою руку. Ее постаревшее лицо прорезали глубокие морщины.
— Ну вот, и конец путешествию, Эжени…
— Нет, Мари. Это только начало.
Пушки замолкли, и раздались звуки оркестра. Марш. Звучат фанфары.
— Это я сочинил для тебя, — говорит Оскар. Он говорит это «Сверкающей звезде».
Левенгельм вновь подает мне бинокль. Я вижу пальто из темно-лилового бархата и белые перья на шляпе. Все отходят, и я остаюсь одна у борта. Звучит шведский гимн. Огромная толпа на пристани застывает в неподвижности, только трепещут мелкие зеленые листики берез на триумфальной арке.
Потом двое мужчин подходят ко мне, чтобы помочь мне спуститься на берег. Улыбающийся граф Браге и бледный от волнения Розен.
Но рука в белой перчатке отстраняет их, лиловое пальто появляется рядом со мной, и я чувствую свою руку в знакомой, родной, крепкой и сильной руке.
Толпа кричит, пушки стреляют, оркестр играет.
Оскар помогает сойти на берег наследной принцессе. Под триумфальной аркой навстречу мне выталкивают маленькую девочку в белом платье. Ребенка не видно за огромным букетом белых лилий и желтых тюльпанов. Она тихонько, запинаясь, говорит приветственный стишок. Потом она вкладывает мне в руки букет. Она не ожидает моего ответа, но когда я открываю рот, вдруг наступает мертвая тишина.
Я умирала от волнения, но мой голос звонок и спокоен. Я начала словами: «Яг хар йарит ленге борте»…
Я почувствовала, что все затаили дыхание. Я говорила по-шведски. Королева говорит по-шведски!..
Я сама составила эту маленькую речь и заставила Левенгельма перевести ее на шведский язык, а потом учила ее наизусть. Слово за словом… Как это было трудно! Но мои глаза наполнились слезами, когда я произнесла: «Ленге леве Суериге!»
Мы проезжали по улицам в открытой коляске. «Сверкающая звезда», рядом со мной, приветственно кивала головой направо и налево. Жан-Батист и Оскар сидели напротив нас.
Я держалась прямо и улыбалась толпе. Улыбалась, улыбалась так, что, наконец, у меня заболели губы.
