– Доклад великого визиря разъяснит это дело. Мне говорят, – обратился султан к Шейх-уль-Исламу, который стоял перед ним бледный и со сверкающими глазами, – мне говорят, что воскресшая из мертвых девушка, называемая пророчицей, состояла под твоим надзором и руководством. Так ли это, великий муфтий?
Мансур ожидал всего, только не этих слов, которые прямо доказывали, что султан уже явно не доверяет ему. Абдул-Азис пристально и строго смотрел на Мансура, и тот должен был собрать все свое присутствие духа, чтобы не выдать ужасного состояния своего от этого вопроса.
– Правда, я был в доме софта, чтобы убедиться в чуде, – отвечал он тихим, беззвучным голосом. – Вот и все.
– Где теперь тот софт? – спросил султан.
– Он сошел с ума.
– Я спрашиваю, где он? Великий муфтий, ты понял меня?
– Он умер, ваше высочество!
При этих словах Мансура Абдул-Азис быстро взглянул на него – взгляд этот был красноречивее слов, он ясно показал Шейх-уль-Исламу, что султан знал слишком много!
– Кто это, ваше величество, приписывает мне руководство пророчицей? – обратился Мансур-эфенди к султану; он понял теперь опасность своего положения и должен был употребить все возможное, чтобы только победить, – в противном случае ему грозила погибель.
– Гассан-бей, я уполномочиваю тебя отвечать, – обратился султан к своему адъютанту.
Оба противника стояли теперь друг против друга.
– Я имею доказательства, подтверждающие мои слова, – начал Гассан. – Его светлость Шейх-уль-Ислам не захочет, да и не в состоянии будет отрицать то, что пророчица по имени Сирра, дочь старой толковательницы снов Кадиджи из Галаты, была орудием его планов. Его светлость не в силах будет также опровергнуть, что пророчица только повторяла слова, которые он подсказывал ей, стоя за ковром!
– Подсказывал ей! – вскричал султан.
– Свидетельница еще жива, стоит вашему величеству приказать, и она, пока еще не казнена, будет приведена сюда, от нее мы узнаем всю правду!
Мансур-эфенди видел, что падение его близко, однако ж он не хотел так легко проиграть.
– Слишком поздно! Солнце заходит! Лжепророчица сейчас примет достойное наказание, – сказал он.
– В таком случае, перед высоким лицом его величества, – обратился Гассан к Мансуру, – я спрашиваю вашу светлость, правду ли я сказал, и надеюсь, ваша светлость не допустит того, чтобы допрашивать свидетелей, подчиненных вашей светлости! Я повторяю свое показание, что пророчица была орудием вашей светлости и только повторяла те слова, которые ваша светлость подсказывал ей.
– Говори! Правда ли это? – спросил Абдул-Азис, едва сдерживая гнев.
– Надеюсь, ваша светлость не будет принуждать меня допрашивать ходжу Неджиба и другого сторожа пророчицы, вами же поставленных!
– Ты приставил к ней сторожами своих слуг? – вскричал султан, не дожидаясь ответа от смертельно бледного Шейх-уль-Ислама. – Довольно! Я не нуждаюсь в показаниях слуг великого муфтия! Все так, как утверждаешь ты, Гассан-бей, невероятное оказалось правдой! Итак, пророчица была орудием в руках Мансура-эфенди! Тебе представится случай, – обратился он к последнему, – в уединении, в одиночестве подумать о том, что ты наделал и что произнес устами той лжепророчицы!
Шейх-уль-Ислам хотел просить султана выслушать его объяснения, но страшно разгневанный Абдул-Азис наотрез отказал ему.
– Ты узнаешь мои дальнейшие приказания, – сказал он, – а теперь ступай!
Мансур-эфенди был низвергнут, впал в немилость и перестал быть главой всех мусульман Турции. Но он был слишком горд, чтобы пасть в ноги перед султаном, а может быть, даже видел бесполезность подобного унижения, а потому и удержался от него.
Он ограничился безмолвным поклоном и вышел из кабинета, бросив на Гассана взгляд смертельной ненависти.
С этой минуты Мансур перестал быть Шейх-уль-Исламом, так как султан мог назначать и снимать, но никогда, не мог приговорить высшее духовное лицо к смерти или к лишению имущества.
– Ты оказал мне новую услугу, обличив этого неверного слугу моего трона, – сказал султан своему адъютанту, когда они остались вдвоем. – Теперь я верю, что пророчица была невинна.
– Несчастное орудие этого человека, которого постигла теперь немилость вашего величества, должна поплатиться жизнью за то, что показалась ему опасной, – отвечал Гассан. – Солнце закатилось, и в эту минуту несчастное создание должно умереть.
– Этому не бывать! – воскликнул султан. – Пророчица должна жить, чтобы доказать вину Мансура-эфенди.
– Ваше величество прикажете…
– Я приказываю пощадить жизнь пророчицы.
– Если только не поздно, если палач в своем усердии не исполнил уже приговор Мансура и его сообщника и не казнил несчастную, то она будет спасена.
– Поспеши же исполнить мое приказание, – сказал Абдул-Азис своему любимцу.
Гассан поклонился и бросился вон из кабинета.
Может быть, Сирра, несчастная жертва Мансура, была еще жива, может быть, Гассан мог еще вырвать ее из рук палача, который уже вез ее на место казни.
Много важных перемен произошло при турецком дворе в последние месяцы. Но они не могли задержать хода событий. Вследствие неимоверных поборов и жестокого обращения турецких властей находившиеся под владычеством султана христианские княжества восстали.
Первыми взялись за оружие, чтобы сбросить ненавистное иго, боснийцы и болгары.
Повсюду стали появляться люди, которые подстрекали недовольных к открытым выступлениям. Это были приверженцы Мансура-эфенди и его сообщников; делали они свое дело так ловко и с таким успехом, что сумели разжечь междоусобную войну; это дало туркам повод со всей своей ненавистью к христианам жестоко расправляться с ними во славу пророка.
Ревнители веры хотели восстановить падшее могущество и величие ислама, они видели и понимали, как быстро приближался к закату турецкий полумесяц при последних правителях.
При жизни султана Абдул-Меджида возлагали большие надежды на Абдул-Азиса. Последние дни управления Абдул-Меджид совершенно не заботился о положении в стране и ее авторитете в мире. Бледный, изнеженный деспот предавался пьянству, казна была пуста, служившие в его свите офицеры в рваных мундирах сопровождали его императорское величество, а по молочно-белым мраморным плитам больших лестниц дворца босиком слонялась неравная прислуга. Но вот наступила роковая ночь Рамазана, в которую Абдул-Меджид расстался с жизнью и таинственной кончиной закончил свое жалкое существование.
