В сердце блеснула искорка надежды. Женщина спешно приблизилась к вестнику и подняла его с колен.
– Ты, видно, ошибся, – почти молила она. – Должно быть, Густав просто охвачен более жестоким приступом болезни.
Однако Аксел покачал головой, отвергая слабый блеск надежды.
– Я бы не сказал вам таких слов, госпожа, если б не был в них уверен. Густав принял яд.
– Яд? – Бедняжка никак не могла понять. – Какой яд? Откуда?
– Густав сказал, что сестра привезла ему. Маленький такой флакончик.
Патриция тут же вспомнила этот предмет – прозрачный, с чёрной крышкой с тёмной уничтожающей жидкостью. Маргарет говорила, что достаточно двух капель. И всё-таки непонятно.
– Густав не мог сам отравиться. Это какая-то бессмыслица. – В глазах женщины засуетилось подозрение. – Почему вдруг в его руках оказался яд?
– Густав достал склянку, чтоб показать мне. Он хотел завтра дать отраву Гретте перед казнью.
– А зачем дал себе? – В напряжённые нервы Патриции постепенно начала просачиваться злость. – И почему ты не остановил его?
Как Аксел и предполагал, вина за случившееся падёт именно на него. Он же последний, кто был с Густавом. Он не остановил, а возможно, и сам отравил. Подозрения, приводящие к конкретным выводам, которые в свою очередь обязательно приведут к наказанию. Как хорошо, что вещи уже собраны.
– Позвольте мне объяснить, госпожа, – оправдывался Аксел. – Я и сам не ожидал, что всё так случится. Мы беседовали, пили вино, и вдруг Густав приказал мне выйти. Я отказывался, но он настоял. Буквально выгнал меня. Я вышел и остался за дверью. Из комнаты не доносилось ни звука. Тогда я дверь немного приоткрыл. Густав разговаривал с Берхардом. Правда! Я это понял, так как Густав называл собеседника «Волчонком». Он говорил спокойно и тихо… Я и половины слов не мог разобрать. Но неожиданно Густав крикнул: «Я уничтожу источник твоей силы! Возвращайся в ад!» И вот тут уж я вбежал в комнату. Только, к сожалению, поздно. Густав уже выпил из склянки.
Однако разум Патриции продолжал всё отвергать. Добровольно принять отраву после беседы с… С призраком?
– Да что за небылицы ты рассказываешь? – раздражённо возмутилась женщина.
– Знаю, что рассказ мой странен. И всё-таки он правдив. Мне нет надобности лгать вам, госпожа. Признаю, что сам я этого призрака не видел и не слышал. Даже не знаю, существует ли он на самом деле или живёт лишь в видениях Густава. Но уверен в том, что призрак тот в этот раз уже не пугал моего друга, а лишил его разума.
Патриция не выдержала. Слышать о том, что её несчастный больной сын ещё и лишился рассудка, она более не могла. Густав не сумасшедший. Он не самоубийца!
– Есть тебе выгода в жестоком наговоре или нет, но я тебе не верю, – заявила Патриция. – Что бы ни случилось, ты убил Густава уже тем, что оставил его одного! Ты нарушил мой приказ! Идём со мной. Я хочу видеть сына. Я хочу во всём разобраться!
Пылая гневом и задыхаясь от отчаянья, Патриция торопливо вышла из комнаты и поспешила… да почти побежала в покои сына. Аксел следовал за ней. Следовал, но не до конца. Посреди пути он завернул в свою комнату, схватил приготовленные вещи и отправился прочь из замка Регентропф. Да и вообще прочь из Регенплатца. Отвечать своей жизнью за чужое безумие парень не собирался.
Тем временем Патриция дошла до покоев сына. Открыла дверь. С помощью слуг лекарь Гойербарг уже уложил тело юноши на кровать. Заметив вошедшую ландграфиню, он склонил голову. Но женщина не смотрела на него. Взглянув на ложе, Патриция уже более никого и ничего не замечала. Её сын, единственный любимый сын, ради рождения которого она пошла на сделку с тёмными силами, за счастье которого боролась с несправедливостью супруга, ради жизни которого мирилась с присутствием ненавистного волчонка, её сын сейчас лежал мёртвый, убитый ядом. Убитый точно так же, как и его вечный враг Берхард.
Вот теперь её разум полностью осознал случившееся. Вот теперь её сердце приняло неизбежную горечь утраты. Вот теперь душа заревела от тяжести горя.
Патриция подошла к сыну. В мерцающем свете зажжённых свечей лицо Густава казалось спокойным и даже не бледным. Несчастная женщина ласково провела ладонью по ещё тёплой щеке сына. Единственного сына, любимого сына, сына, которого больше нет в живых… Нет! Это сон. Это просто страшный сон! Это невозможно! Невозможно, что Густав больше никогда не взглянет на неё, пусть даже и зло. Невозможно, что Густав больше не скажет ей ни слова, пусть даже грубого. Невозможно, что Густав перестанет двигаться, дышать, существовать! Невозможно, что она должна хоронить сына!
Патриция и не пыталась сдерживать рыдания. Упав на грудь Густава, женщина заливалась горькими слезами. Она выла, сжимая в кулаках ткань одежды. Она тщетно молила вернуться самого дорогого, самого родного для неё человека. Она взывала к Богу, она взывала даже к дьяволу. Но Густав мёртв, и вернуть его ей никто не сможет: ни люди, ни ангелы, ни демоны.
Наконец рыдания исчерпали силы, мольбы потеряли смысл. Патриция молча лежала на груди сына и тихо плакала. Душа устала, разум опустел – ни чувств, ни мыслей. Весь мир для женщины стал сер и бесполезен. Обеспокоившись за состояние рассудка внезапно потерявшей сына матери, лекарь Гойербарг склонился к Патриции и, успокаивающе поглаживая её по плечу, постарался успокоить.
– Я понимаю ваше горе, госпожа. Но вам нужно продолжать жить. Примите моего лекарства, оно даст успокоение вашим нервам и душе.
Патриция подняла бездумный взгляд на обеспокоенного пожилого мужчину.
– Разве я смогу жить дальше? Генрих умер. Густав…
Не может быть. Всё равно не верилось. Патриция приподнялась и взглянула в расслабленное лицо сына.
– Неужели ты и вправду сам погубил себя? Но для чего? Ведь ты обрёл всё, о чём мечталось тебе. Трон, власть, свободу… Даже любимую женщину. Бессмысленно. Значит, убили тебя. Отравили. Заставили выпить яд. Но кто? Кто?
Патриция огляделась. Питер Гойербарг смотрел на женщину тревожно; двое молодых слуг стояли поодаль, скромно опустив головы.
– Где Аксел? – тихо спросила ландграфиня, утирая затихающие слёзы. – Он же пришёл со мной.
– Нет, он не приходил с вами, госпожа, – отозвался лекарь.
– Не приходил? Значит, сбежал. Значит, чувствует за собой вину. Его нужно остановить, наказать. Даже если он не убивал, то виновен уже в том, что не смог защитить.
– Но Густава не от кого было защищать, – сказал Гойербарг. – Я расспросил солдата, что стоял на карауле, и он признался, что в покоях ландграфа был только Аксел Тарф. Он, правда, выходил на
